По воле Петра Великого

   — Пока знать не доводилось... А слыхать — слыхал...

   — Не доводилось, — с кривой усмешкой повторил балованный любимец, часто получавший «собственноручные мемории» от гиганта-царя, — ин ладно... Узнаешь его руку, какова она легка во гневе...

И слегка нахмурясь, временщик полуотвернулся от Гагарина, заинтересовавшись рассказом графа Строганова, который сейчас передавал самые гнусные подробности своего последнего похождения. Но через минуту Меншиков повернул голову к князю и не громко сказал ему через плечо:

   — Слышь, князенька... и то на тебя новая реквизация готовится... По военным подрядам проруха...

   — Какая ещё проруха? Никоторой и быть не могло... Знаю я: просто главному интенданту военному досадно, что я более его самого поставляю на войска... вот он, прохвост... мошенник...

   — Не горячись, князенька... Этим не поможешь... Вспомни, давно ль пеню семьдесят тысяч серебрецом уплатил?.. И ещё уплатишь...

   — И уплачу... и уплачу... Мне что? Плевать! — совсем багровея и приходя в раздражение, фыркая в усы, бормотал толстяк-князь. — Эти тысячи мне что? Ничего! От пыли да сору только сундуки свои поочистил... Вот он и весь штраф-то!.. А капитану, вестимо, денег и на удачную войну не хватало... А тут, как прищемил хвост да фалды...

   — Ну, ну, потише! — сразу понижая голос и взглядом останавливая приятеля не меньше, чем словами, внушительно шепнул Меншиков. — И то, слышь, звонят, что ты царевичу первый друг стал, на его сторону перемётываешься... От сего всякие и напасти на тебя пошли, коли истину сказать! — почти на ухо уже закончил он, склонясь к Гагарину.

Тот сдвинул брови, дёрнул было плечами, хотел заговорить, но оглянулся кругом и заметил, что кроме Шафирова и Ягужинского, сидевшего напротив, сам Пётр обратил внимание на них.

Сдержавшись, Гагарин только невнятно пробормотал что-то вроде проклятия и поднёс к губам стакан, опорожнённый уже больше чем наполовину.

Рядом с Ягужинским, по другую сторону общего стола, сидел уже полупьяный всешутейший князь-папа Зотов, напоминая своим расплывшимся лицом и непомерно толстой фигурой престарелого Силена.

Кафтан у Зотова был расстегнут, и ожирелая, дряблая грудь старика, принявшая почти женские очертания, лежала чуть ли не на брюхе, которое так и выпирало из-за стола и очень стесняло всешутейшего.

Зотов ни с кем не разговаривал, никого не слушал, никуда не глядел. Сосредоточенно, в молчании, осушал он кружку за кружкой, громко посапывая при этом. Затем ставил пустую кружку и стуком призывал Минну, поспевавшую повсюду с обычной весёлой, вызывающей улыбкой, от которой так и поблескивали её крупные, ровные, белые зубы.

Вице-канцлер Головкин, с бледным одутловатым лицом, важный, сосредоточенный, пучил свои оловянного цвета глаза на всех окружающих, видимо, мало что сознавал и только тянул стакан за стаканом из гранёного графина с тминной настойкой, поставленного перед ним.

Он и в минуты опьянения не терял того внушительного вида, с каким порою составлял важную меморию Петру или дипломатическую ноту какому-нибудь из западных потентатов, как руководитель тогдашнего министерства иностранных дел.

И только когда красивая голландка проходила мимо канцлера, не меняя позы, он щипал её, прибавляя по-немецки:

   — У-у!.. Гладкая... Хрустит, небось, всё тело у тебя, где ни тронь?..

   — А, вот мы сейчас увидим! — задержав красавицу, подхватил моложавый на вид, с женственным лицом, но с холодными злыми глазами генерал Василий Долгорукий, сидевший тут же. И привычно он расстегнул корсаж девушки, причём несколько крючков с треском отлетело совсем.

С весёлым громким смехом оттолкнула ловеласа Минна, которую в эту минуту позвал сам капитан.

   — Ещё кружечку мне и гостям... Ого... да нельзя ли такого яблочка на закуску, — пошутил гигант, протягивая руку с трубкой к раскрытому корсажу.

   — Сейчас всё подам! — не переставая смеяться, покорно ответила девушка.

И, переходя от гостя к гостю, от объятия к пьяному поцелую, она не имела даже времени исправить беспорядок туалета.

Августовская звёздная свежая ночь глядела в раскрытое оконце комнатки, где происходила пирушка. Но никому не было дела ни до светлых, трепетно мерцающих звёзд на далёком синевато-изумрудном небе, ни до свежего дыхания ветерка, налетающего с реки и с моря. Все шумели, говорили в одно и то же время, волновались своими мелкими и крупными интересами... И многоголосая, разноязычная беседа далеко уносилась в заснувшую ночную тишину, вырываясь в раскрытое оконце душного, дымного покоя вместе с клубами табачного дыма.

   — Как оно ни плохо, а и доброго немало послал нам Господь! — своим хриплым, глуховатым баском говорил капитан князю Куракину, который сейчас беседовал с Петром, заменив вышедшего из-за стола резидента. — Вот Выборг взят нами... Это — крепкая подушка Парадизу моему. Санкт-Питербурх твёрдо упереться на ту крепость может. Далее Финлянды тоже у нас в руках... Сия страна, почитай, нам и не надобна... Да, было бы что уступить после Швеции, когда час мириться приспеет... Вот...