По волнам памяти

Сашка говорит, что там край земли. Наверное, так. Он много чего знает.

По обеим сторонам тропинки волнами серебрится ковыль, среди которого алеют россыпи полевых маков.

Над степью в небе кувыркается жаворонок, и мы слушаем его песню.

Вскоре тропинка пересекается грунтовой дорогой, ведущей неизвестно куда, а за ней виднеется высокий зеленый холм водокачки. На нем беленый куб с плоской крышей, вокруг плодовые деревья и ограда из колючей проволоки. Рядом, на склоне, белый домик смотрителя.

Мы принимаем чуть вправо, обходим проволоку стороной и оказываемся перед небольшим мелким водоемом.

С трех сторон он порос высоким камышом, в котором квакают лягушки а та, куда мы идем, песчаная.

–Уф, – усаживаемся мы на теплый песок, и все обозреваем.

По водной глади бегают плавунцы, у самой кромки заметна стайка малявок.

– Ну шо, пацаны, айда? – встает первым Сашка.

– Айда, – говорю я, и, разбежавшись, плюхаюсь животом вводу.

Во все стороны летят брызги, плавунцы с малявками исчезают.

Ура! – вопит Сашка и сигает вслед за мной, а Вовка опасливо входит по щиколотки.

Молотя ногами и отплевываясь, мы с Сашкой плаваем у берега по собачьи, Вовка хлопает ладошками по воде и хохочет, потом загораем на песке и снова купаемся.

Когда губы у всех троих синеют, а на коже высыпают мурашки, сидя на берегу обсыхаем.

Солнце, между тем, клонится к Мазуровской балке, откуда пастух по дороге гонит стадо коров. Те лениво переступают ногами и жуют жвачку.

– И нам пора,– говорит Сашка, вслед за чем мы гуськом идем той же тропинкой домой.

Среди тишины и трав, в которых начинают стрекотать кузнечики.

КВН

На улице летний вечер.

Из степи давно пригнали стадо коров, на уличной дороге осела пыль, из палисадников домов повеяло ароматом ночной фиалки.

Сашка, Вовка и я сидим на лавке. Все умытые, в чистых рубашках и коротких штанах. На ногах сандалии.

– Ну, когда уже? – зудит Вовка.

– Терпи, – говорю я. – А то нас вообще не пустят. Вовка замолкает.

Сегодня на улице у нас будет кино. У моего деда Егора, чей дом под высокими акациями, напротив.

Дедов у меня целых три. Левка, Никита и Егор. Почему так, не знаю. У всех знакомых пацанов, по одному или два. А тут вон сколько.

Кино деду привезли утром на синей «Победе», два молодых дядьки, в картонной коробке. Баба Мотя рассказала, что это подарок от какого-то горкома, потому как дед Егор орденоносец и почетный гражданин города.

В Гражданскую войну он оборонял от беляков окрестные шахты, а потом ударно давал стране угля, за что получил орден Трудового Красного Знамени.

Орден я как-то видал, дед давал подержать в руках, а потом спрятал. Чтобы унучок «не приделал ноги».

Еще у деда есть кавалерийский карабин, висящий в коридоре на стене, но его он мне не давал. Сказал, – всему свое время.

Наконец к дому напротив начинает стягиваться родня. Другие деды с бабками, дяди с женами и отец с мамой.

Чинно и не спеша они исчезают за высокими воротами, откуда проходят в дом. Мы незаметно шмыгаем следом.

Из застекленной веранды с геранями попадаем в темный коридор, оттуда на кухню, а из нее в просторную, с тремя окнами, горницу.

Вдоль нее у стен – на диване, стульях и табуретках уже сидят, тихо переговариваясь, взрослые.

Мы устраиваемся на крашеном полу сбоку в углу и пялимся на стоящий в другом конце горницы на комоде, ящик.

Он небольшой, отсвечивает лаком, со стеклянным окошком впереди и черными, по бокам, рукоятками. Сашка и я уже знаем, что ящик зовется телевизором, но как он делает кино, не понимаем.

– Ну, давай, Виктор, начинай, – разгладив усы, говорит дед Егор, стоящему у комода одному из моих дядей.

– Даю, батя, – отвечает тот, кивая курчавым чубом.

Затем щелкает крайней рукояткой, окошко загорается матовым светом, а потом оттуда выплывает молодое женское лицо, шевелящее губами.

– Вот это да, – шепчет мне Сашка. – Как живая.

Дядя, между тем, чуть вращает вторую, и горницу заполняет мелодичный голос.

– …а теперь вашему вниманию предлагается художественный фильм «Чапаев», -певуче говорит тетка из окошка.

Вслед за этим исчезает, а вместо нее возникают буквы и музыка.

Буквы ползут вниз и меняются, музыка затихает, и теперь по степи со звоном несется тачанка.

– Ух ты, – переглядываемся мы и замираем.

Тачанка проносится к реке, от которой убегают солдаты, и встает у тех на пути.

– Стой! Куда?! – грозно встает на ней усатый, в папахе дядька.

– Василий Иваныч, чехи с хутора выбили,– отвечает один

– А винтовка твоя где?

– Там.

– Айда! – и все бегут за тачанкой назад. Только пятки сверкают.

Мы завороженно глядим в окошко, взрослые тоже.

Все время, пока идет кино, в горнице тишина, публика внимает.

Когда же оно заканчивается, женщины утирают платочками глаза, а мужчины хмурятся и крякают.

Нам тоже жаль Василия Ивановича.

Потом в окошке возникает круг с квадратами по сторонам, дядя Витя говорит «все», щелкая рукояткой, после чего окошко гаснет.

Все не торопясь выходят из дома во двор, мы последние.

Над головами мерцают россыпи звезд, где-то в садах цокает соловей, вкусно пахнет сиренью.

Женщины расходятся по домам, а мужчины усаживаются на крыльцо и длинную скамейку у веранды.