По волнам жизни. Том 1

Обширный район, где до того в черноземных полях казаки плелись на запряженных волами – точно у их предков-чумаков – возах, утопая в ненастье в грязи, где черкесы пробирались на узких двухколесных арбах по горным дорогам, где почтовая тройка уже удивляла скоростью движения… И вдруг – железная дорога!

Разговоры, ожидания, волнения…

– Вот приедут инженеры!

Цены стали вдруг расти, особенно на квартиры.

И они, наконец, приехали – эти давно ожидаемые инженеры, эти особенные люди, с зелеными кантами на форменной одежде и с серебряными пуговицами! Приехали и, не торгуясь, позанимали лучшие помещения в городе – под управления и под свои квартиры.

Они внесли небывалое оживление в жизнь. Кутили, поливали ужины шампанским, сорили деньгами.

Инженеры стали героями дня, любимцами публики. Барышни и дамы отставили на второй план своих обычных кавалеров – казачьих офицеров в их длинных черкесках. В частных домах, в обществе, в клубах – инженерам принадлежало первое место.

Дорогу повели от станции Тихорецкой, через Екатеринодар, к Новороссийску[60].

Вот начались и у нас земляные работы! Весь город устремлялся за город смотреть, как за городским садом сотни повозок и тачек подвозили и сбрасывали землю. Чудесным образом, точно в сказке, росла высокая насыпь…

Потом центром внимания стал железнодорожный мост через Кубань. Толпы народа ходили за две версты от города и, стоя на берегах мутной Кубани, смотрели, смотрели…

А берега кишели рабочими! Кессоны опускались в воду. Росли быки[61]. Громадные чудовища, невиданные краны – с грохотом цепей опускали развернутые лопасти землечерпалки и вытаскивали со дна Кубани полные ковши ила и грязи.

И вот – свершилось! Сначала появились рабочие «кукушки»[62], а затем и настоящие паровозы. Стали ходить рабочие поезда, а потом и пассажирские.

Новая эра! Старый Екатеринодар прямо на глазах умирал. Нарождался новый Екатеринодар. Нахлынули дельцы, спекулянты. Стали открываться конторы, появились роскошные магазины.

Жизнь пошла новым темпом, старина отходила.

2. Казачество

Кубанские казаки

Кубанскому казачеству жилось вольготно, земли было много. Наделы тогда доходили: на казачью семью – в десятки десятин, а на офицерскую – до сотни и больше. Жить можно было привольно, богато! Казаки и жили в общем без нужды. Но работать не очень любили. Охотнее сдавали свою землю в аренду пришлым из центральной России – «иногородным». Сами больше жили доходами с труда этих последних, хотя это и не было общим правилом.

Так возник в области весьма многочисленный контингент иногородных, – граждан второго сорта, ограниченных по сравнению с казаками в правах. Это ограничение сыграло весьма плохую роль при большевизме и для казаков, а рикошетом – и для всей России. Затаенное недовольство побудило иногородных, во время походов Корнилова, Деникина и в последующие годы, массами выступать против казаков на стороне большевиков. Кто знает, как протекала бы борьба с красными здесь, не существуй этого антагонизма? Во всяком случае, внутреннее междоусобие доходило до невероятного ожесточения.

За исключением нескольких станиц: Кавказской, Ладожской, Усть-Лабинской и еще одной-двух, напоминавших русские уездные города, все остальные состояли из типичных малороссийских белых хат, с неизбежным вишневым садиком, с желтыми подсолнухами во дворе, да еще с журавлем-колодцем. Станичные улицы утопали в пыли или в грязи. О мостовых в станицах еще не думали.

Громадные пространства полей отделяли станицу от станицы. И вдоль прежней «линии»[63] местами еще догнивали «вышки» старого времени, на которых когда-то дежурили сторожевые казаки, зорко охраняя край от внезапных набегов черкесов[64].

Да, жилось тихо, спокойно и обильно! Справлялась «царская служба»[65], на которую семье казака, правда, приходилось порядком тратиться, потому что казак должен был являться на службу со своим конем и обмундированием. Но в последующие за службой годы – довольно безмятежная сытная жизнь и только немного работы.

Флегматичность, неподвижность, лень и любовь к горилке и люльке были чисто хохлацкие.

Как-то ехали мы целою семьей в Новороссийск. Около Копыла, позже переименованного в станицу Славянскую, – переправа на пароме через Кубань.

Ямщик, соскочив с козел, бегает, «гукает» паромщика:

– Алексий! А, Алексий!!

Молчание.

Бредет на поиски. На самом берегу, под стогом сена, слышен храп.

– Алексий! Подай перевозу!

Храп.

– Алексий! Чи це ты?

Шевеление. Зевок во весь рот.

– Ни! Це не я…

Повернулся на другой бок. И снова раздался храп.

Отцу, вместе с ямщиком, толчками в бок и угрозами, удалось, наконец, внушить паромщику, что Алексий – это именно он сам и есть.

Кубань… Эта мутная, быстрая река от детских лет представлялась мне особенно грозною. Много страшного наслушался я в детстве о том, как в ее бурных водоворотах тонут беспомощно казаки, а особенно казачата. И когда в темноте приходилось переплывать через эту мутно-загадочную реку, тускло отражавшую в ряби течения свет паромного фонаря, в душу западал страх:

– Скорее бы на ту сторону…