По волнам жизни. Том 1

Праздничное настроение целого русского Ташкента — а дело было летом — продолжалось весь день. Вечером в военном собрании бал. А после на столах, накрытых в саду, — устроенный железнодорожниками ужин. Такого роскошного ужина я за всю свою долгую и разнообразную жизнь более не видел. Свежую икру ели чуть ли не из глубоких тарелок. А шампанское уже буквально пили столовыми стаканами, — с бокалами не стоило и возиться[321].

Граф Н. Я. Ростовцев

Заменять барона Вревского, уехавшего на несколько месяцев в Россию, назначен был самаркандский военный губернатор граф Николай Яковлевич Ростовцев.

Он был сыном известного деятеля по освобождению крестьян Якова Ростовцева. Сам Николай Яковлевич, высокий старик, с окладистой седой бородой, производил чарующее впечатление. Все, что о нем приходилось слышать, а отчасти и самому видеть, свидетельствовало о том, что Н. Я. вкладывал душу в каждое дело, каким ему приходилось заниматься. На военной службе — помнится, что в последнее время он командовал в Одессе знаменитой «железной» 4-й стрелковой бригадой, — Ростовцев был сочтен слишком либеральным. Его перевели в глушь по администрации. Это не было ни в какой мере карьерой для сына такого известного отца, с громадными, следовательно, связями.

Назначенный самаркандским губернатором, Н. Я. немедленно изучил сартский язык. И был случай, когда, выслушивая по какому-то серьезному делу, через официального переводчика, просителя сарта, Ростовцев обнаружил, что переводчик умышленно переводит ему не то, о чем говорит жалобщик.

— Если бы, — рассказывал Н. Я., — во всем остальном мне сартский язык более не понадобился, то и этого случая было бы достаточно, чтобы мне не пожалеть о затраченном труде на его изучение!

Таким же добросовестным было и все его управление. В Ташкенте некоторым лицам, избалованным мягкостью режима Вревского, это мало нравилось, но Ростовцев говорил:

— Я хорошо знаю, что я — калиф на час. Однако в этот час прошу относиться ко мне как к калифу!

Мне приходилось не раз беседовать с Н. Я., который обнаруживал и свою большую разностороннюю начитанность и научное образование, в частности — и по астрономии. Для меня составило удовольствие, показывая небо в телескоп, дать возможность увидеть ему то, о чем он лишь читал.

Вместе с Н. Я. жили в Ташкенте два его сына. Старший, Яков Николаевич, был тогда сравнительно скромным чиновником Министерства земледелия. Суховатый человек и, как казалось, себе на уме, не в отца; больших симпатий он к себе не возбуждал. Другой сын, Михаил Николаевич, капитан лейб-егерского полка, был, наоборот, необычайно симпатичен. Чувствовалась какая-то особенная мягкость и чуткость — деликатнейшая натура.

Оба они бывали у нас в доме. Я. Н. казался занятым по преимуществу интересами своей карьеры. И, действительно, прошло всего каких-нибудь два года, как он сделал, по своим обстоятельствам, головокружительную карьеру: из скромного министерского чиновника стал секретарем императрицы Александры Федоровны и заведующим делами детей императора. Он сумел сохранить эту, весьма трудную по придворным условиям, должность до самого крушения царизма.

Я навестил позже братьев Ростовцевых в Петербурге. Я. Н. как раз оказался на верху своих карьеристических достижений, и тон его уже стал снисходительно любезным. М. Н. это как-то сразу уловил и деликатной любезностью смягчал тон брата.

Некоторое время спустя в газетах появилось извещение офицеров полка о том, что их любимый товарищ граф М. Н. Ростовцев покончил самоубийством.

Разграничение на Памирах

В 1895 году было назначено разграничение на Памирах. Оно происходило между Россией и Афганистаном, но второй стороной явился не сам Афганистан, а вызвавшаяся представлять его интересы Англия. Комиссарами в разграничительную комиссию были назначены: с русской стороны ферганский военный губернатор генерал Повало-Швейковский, с англо-афганской генерал Джерард.

В русскую комиссию был также командирован, как представитель Министерства иностранных дел, бывший до того генеральным консулом в Багдаде Петр Егорович Панафидин. Семья Панафидиных жила в соседнем с нами доме, и наши жены стали друзьями. Эмма Иосифовна Панафидина, американка по происхождению, была исключительно милой женщиной, всегда жившей интересами своих двух сыновей — Алика и Джорджи. Много лет спустя, уже во время большевизма, после смерти мужа, она бежала туманной ночью со взрослыми уже сыновьями[322] на лодке из Петрограда в Финляндию, а затем счастливо добралась и до Америки.