По волнам жизни. Том 1

Тем не менее — иногда попадались. Вот здесь выступал на сцену покровитель — князь, особенно при той близости к начальнику округа, которая расцвела в Сухуме при князе Джандиери.

Я уже упоминал, например, говоря о своем посещении Гудаут, о бросающемся в глаза каждого, кто глядел с парохода на этот городок, большом двухэтажном кирпичном доме, стоящем несколько в стороне от города к югу.

Этот дом принадлежал местному дворянину Мурзакану Лакербаю.

Во время постройки дома кирпич для него поставлял владелец расположенного поблизости небольшого кирпичного завода — перс по имени, кажется, Хабибула. Поставлял он кирпич Лакербаю в кредит.

Дом уже заканчивался постройкой, когда перс потребовал от Лакербая платежа за кирпич.

В ту же ночь на Хабибулу напали «разбойники». Его убили. Перс, однако, храбро отстреливался и успел смертельно поранить одного из нападавших.

Утром на месте происшествия нашли два трупа: один — Хабибулы, второй — племянника Мурзакана Лакербая. Более того, при втором убитом оказалась многим в Гудаутах известная особенная винтовка, принадлежащая самому Мурзакану Лакербаю.

Началось судебное следствие, но оно вскоре было прекращено, за необнаружением виновных. Таким образом Лакербай получил бесплатно весь кирпич для дома. Он продолжал пользоваться тем же влиянием и внешним уважением, как и до того, хотя шайка его молочных родственников время от времени о себе напоминала.

Я спрашивал вызванного к себе судебного следователя:

— Почему было прекращено судебное преследование против Лакербая?

— Ничего нельзя было сделать. Улик оказалось недостаточно.

— А винтовка?

— Полицейская стража при Гудаутском участке назначена почти вся из рекомендованных Мурзаканом Лакербаем его молочных родственников. При этой охране винтовка ночью была подменена. Вместо нее оказалось потом, в качестве вещественного доказательства, какое-то дрянное ружье… Никто, конечно, не сказал бы, что это именно и есть известная винтовка Мурзакана. Другие вещественные доказательства и совсем исчезли. Прокурор, при таких условиях, счел невозможным возбуждать дело о Лакербае. Да и из свидетелей никто не рискнул бы показывать против него.

Число грабежей в округе было очень велико. Прокурор кутаисского суда сообщил мне цифры: только таких ограблений, которые становились известными судебным властям, было 600–800 в год. При относительной малости района эта цифра не поражала. Если бы то же происходило на территории нормальной губернии, то это соответствовало бы двум-трем тысячам грабежей в год. Они вызвали бы много разговоров и принятие чрезвычайных мер. На Сухумский же округ мало обращалось внимания.

Впрочем, как выяснилось при ревизии, о многих случаях грабежей администрация при своих донесениях в Тифлис просто замалчивала.

Убийства и поранения при грабежах, конечно, также бывали, однако не слишком часто. Но вооруженные ограбления были явлением буквально каждодневным.

Дворянство и ревизия

Картина разбойничанья в округе дворян стала для меня вырисовываться еще в Тифлисе, при изучении перед ревизией сухумских дел. Но к ее выявлению, при том значении, какое в России придавалось дворянству, надо было подходить с особой осторожностью.

Начал я с разъяснения этого вопроса при протокольном опросе самого князя Джандиери. Маскируя цель, среди других вопросов я спрашивал его и об участии того или другого лица из местного дворянства в формировании или поддержке разбойничьих шаек. Джандиери разоткровенничался и при этом снабдил меня в протоколе достаточным материалом.

Ту же политику я применил и при допросе других должностных лиц, а также и представителей самого дворянства. Не подозревая еще, в чем дело, дворяне, в том числе и представители рода Шервашидзе, охотно снабжали меня данными о разбойном промысле того или другого из «князей», — тех, кому они были бы не прочь подставить ножку.

Но так могло продолжаться лишь недолгое время; его я и постарался наилучшим образом использовать. По мере, однако, накопления у меня такого материала, стала порождаться тревога в среде дворянства. Слишком им бросалось в глаза, что при всех, в сущности, беседах я затрагиваю определенную тему.

Встревожившиеся дворяне пришли за поддержкой к князю Джандиери. Этим они поставили князя в очень щекотливое положение. Джандиери опирался на местное дворянство и хотел бы его поддержать. Но он не мог не сообразить, что более всего им повредил он сам, в своем протокольном заявлении… Вместе с тем он не мог не задуматься и над своей личной ответственностью, так как в течение ряда лет закрывал глаза и замалчивал это явление.

Мне передали высказанные им по этому поводу соображения. Он счел, что силы дворянства как сословия и силы ревизии — слишком несоизмеримы. Встревожившимся дворянам опасаться нечего. Привилегированность сословия и мощная его защита в случае надобности в дворцовых сферах защитят сухумских дворян от каких-либо опасностей, как последствий ревизии.