По всему свету

Атака была настолько внезапной, что мамаша не сразу дала команду своему съежившемуся выводку. Теперь же, услышав ее голос, они ожили и бросились в воду перед носом у приближающегося каймана. Он нырнул за ними вдогонку; постепенно рябь пропала, и поверхность воды снова разгладилась. С тревогой смотрел я, как родительница-якана, возбужденно крича, кружила над озером. В конце концов она исчезла в камышах, и больше в тот день я ее не видел. Кайман тоже не показывался. Терзаемый страшной мыслью, что ему удалось схватить под водой спасающиеся бегством пушистые комочки, я весь вечер разрабатывал планы страшной, мести.

На другое утро, дойдя до камышей, я с радостью обнаружил в зарослях якану и трех заметно присмиревших птенцов. А вот четвертого нигде не было видно; стало быть, кайман все-таки отчасти преуспел… Между тем якана, к моему ужасу, вместо того чтобы извлечь урок из вчерашнего происшествия, снова повела свой выводок пастись на кувшинках, и весь этот день я с трепетом следил за ними. Хотя кайман не появлялся, страх за якану и ее птенцов основательно истрепал мне нервы, и к вечеру я решил, что дальше терпеть невозможно. Пошел в деревню и одолжил лодчонку, которую два индейца любезно донесли до озерка. Едва стемнело, я вооружился мощным фонарем и длинной жердью с петлей на конце и отправился на охоту. Как ни мало было озеро, мне понадобился целый час, чтобы обнаружить каймана. Он лежал по соседству с кувшинками, и в свете фонаря огромные глаза его вспыхнули, будто рубины. С величайшей осторожностью я приблизился, медленно-медленно опустил петлю в воду и надел ему на голову. Кайман не двигался с места, то ли ослепленный, то ли завороженный ярким светом. Сильным рывком я затянул петлю и втащил судорожно извивающегося зверя в лодку. Он яростно щелкал челюстями и издавал хриплые лающие звуки, раздувая горло. Я засунул каймана в мешок, на другой день отвез его километров за восемь от озерка и выпустил в одну из речушек. Там он и застрял, и все оставшееся время, что я жил в хижине над затопленным логом, ничто не мешало мне наслаждаться зрелищем того, как мои пернатые любимцы ходят по озерку в поисках корма, не ударяясь в панику всякий раз, когда легкий ветерок морщил гладь коричневатой воды.

Часть вторая Животные вообще

Меня всегда очень занимало поведение животных — как они решают свои жизненные проблемы. И несколько радиовыступлений я посвятил удивительным способам, к которым они прибегают, чтобы привлечь партнера, оборониться от врага или устроить себе жилище.

Каким бы страшным или некрасивым ни казалось вам животное (это относится и к человеку), у него непременно найдется какая-нибудь привлекательная черта. Нельзя без симпатии смотреть, когда неприятная на вид, даже отталкивающая тварь вдруг обнаруживает способность к очаровательным, трогательным поступкам: скажем, уховертка льнет, будто наседка, к своим яйцам и тщательно собирает их вместе, если вы позволили себе разбросать их, или паук, доведя свою возлюбленную щекотанием до транса, предусмотрительно связывает ее шелковистой нитью, чтобы она, очнувшись, не сожрала его после спаривания. Калан и сам по себе прелестен, и разве не восхитительно наблюдать, как он тщательно обматывает себя плетями морской капусты, чтобы спокойно спать, не опасаясь, что его отнесет приливно-отливными течениями.

Помню, как я, в совсем еще юном возрасте, сидел на берегу неторопливой речушки в Греции. Неожиданно из воды, карабкаясь по тростинке, вышло насекомое, больше всего смахивающее на какое-нибудь существо с другой планеты. Громадные выпуклые глаза, членистое тело на паучьих ногах, поперек груди — странная, аккуратно сложенная штуковина — этакий марсианский аквалант. Насекомое упорно лезло по тростнике вверх, к жаркому солнцу, которое испаряло влагу с его уродливого тела. Наконец остановилось и замерло, словно в трансе. Я с увлечением и недоумением смотрел на это чудовище. В те дни мой интерес к естественной истории сочетался с великим невежеством, и я не мог понять, что за тварь явилась моему взору. Вдруг я заметил, что спина просушенного солнцем существа словно лопнула вдоль и кто-то силится выбраться наружу из ставшей совсем коричневой шкурки. С каждой минутой этот «кто-то» все энергичнее расширял просвет; в конце концов странное животное сбросило уродливое одеяние и уцепилось немощными конечностями за тростинку. Это была стрекоза. Крылышки все еще сморщенные и влажные, брюшко мягкое, но солнечные лучи делали свое дело, и на моих глазах крылышки высохли и расправились — хрупкие, как снежинка, испещренные жилками, точно соборный витраж. Брюшко тоже окрепло и приобрело ярко-голубой оттенок. Стрекоза два-три раза поработала крылышками, уподобляя их радужному облачку, потом неуверенно взлетела и удалилась, оставив прилепившуюся к тростинке неприглядную оболочку.