По закону буквы

В сербском языке есть уйма слов, в которых такое превращение происходит, но я укажу, пожалуй, только на один, зато всем знакомый, пример. На югославских картах вы увидите, что рядом со столицей страны напечатано ее имя «Београд». «Бео»? Да, ведь тут « л» (потому что название это означает все же «белый город») стоит в конце слога… Странно, неожиданно?.. А как много среди нас, русских, произносящих Лкак краткое « у»: « уошадь», « гуупый».

Англичане отрицают существование у них двух « l» — твёрдого и мягкого. «Эл» у них всегда одно, но… Они соглашаются: «Перед «узкими гласными звуками» оно все же приобретает несколько более «светлый», а перед «широкими» — более «тёмный» оттенок».

Предостерегу вас от одной оплошности: встречая в английском языке двойное L, не думайте, что тут-то вы наконец, наткнулись на тщательно спрятанное «эл твёрдое». Ничуть: это Lставится в различных английских словах не по фонетическим, а по сложным, так сказать, «историко-орфографическим» основаниям.

Для нас неожиданно, что в Англии не в диковинку слова, в которых Lстоит не только на концах или в серединах, но и в начале слов, обычно имен: Lloyd's Register; Lloyd George…

Это удвоение чисто графическое: английский язык не знает удваиваемых согласных звуков. Появление таких LL. чаще всего объясняется «валлийским» происхождением имён, фамилий и слов, в которых они встречаются. Государственного деятеля времен первой мировой войны Ллойд Джорджа так и именовали «маленьким валлийцем»; основатель всемирно известной страховой и регистрационной фирмы Э. Ллойд был, судя по всему, также выходцем из Уэллса…

Испанцы знают букву L— «эле» и буквосочетание LL, — «элье», которое произносится как наше « ль»: «Севилья» (Sevilla), «баталья» (batalla). Из испанского языка перешли во многие европейские и некоторые экзотические южноамериканские слова типа «льяно» (у нас чаще во множественном числе — «льяносы» — степные равнины в Южной Америке). В английский язык слово это перешло с двумя начальными LL. — llano.

…Раз уж тут дело зашло об Испании, то стоит упомянуть и еще одно «происшествие» с испанской двойной «элье». До сих пор я говорил о том, как ее произносят сами испанцы. А вот за океаном, в Южной Америке, слово caballo — лошадь — произносят не как « кавальо», а как « каважо». Намного севернее — на Кубе, в Центральной Америке оно же может прозвучать уже и как « кавайо»… Неисповедимы пути языков…

Есть и другие способы отличить мягкое и твердое («светлое» и «тёмное») «эль».

У венгров, как и у поляков, предназначены для этого два обозначения: L— для твёрдого и LY— для мягкого « л». Правда, у венгров эта добавочная буква Y, заменяющая наш Ь, употребляется для смягчения не только « л», но и других согласных. При этом следует иметь в виду, что полного тождества между нашими мягкими согласными и венгерскими всё-таки нет; те и другие произносятся сходно, но неодинаково.

Легко заметить, что, собственно, каждая буква дает темы для неограниченно долгого разговора. Но места у нас немного: надо по мере сил сокращаться.

Скажу в связи с Lвот ещё что. Не составит труда заметить, что очертания прописного латинского Lи русского тоже прописного Гявляются по отношению друг к другу «полными перевёртышами».

Вот почему в английском техническом языке вы встретите такие выражения, как L-bar — «угловое железо» или L-square — «чертёжный наугольник». Мы в аналогичных случаях предпочитаем говорить о «Г-образном профиле железа», об «угольнике в виде буквы Г».

На этом можно кончить все про Л. Но я воспользуюсь случаем и, может быть, в каком-то смысле «за волосы» притяну сюда одно давнее собственное воспоминание. Оно зацепит и букву Л, но коснётся, вероятно и более широкой темы.

С лодки скользнуло весло

В 1916 году я, шестнадцатилетний гимназист, вместе с двумя своими одноклассниками взял билеты на лекцию знаменитого по тем временам поэта Константина Дмитриевича Бальмонта. Лекция — афиши о ней были расклеены по всему городу — была озаглавлена «Поэзия как волшебство».

Все мы не в первый раз слышали Бальмонта с эстрады, и потому многие особенности и даже странности его внешности, так же как и манера, в которой он читал свои стихи, да и само поведение публики, пересыпанной неистовыми «бальмонтистками», всё это было нам не впервой.

А вот содержание лекции нас заранее очень интересовало. Хотя, конечно, каждый из троих и ожидал от нее «своего», и запомнил наверняка в первую очередь то, что как раз ему оказалось ближе и понятнее.

Бальмонт умел в своих стихах играть звуковой стороной слов, как мало кто до него и в его время. Про него, пожалуй, можно было бы даже сказать, что он был мастером и художником не «слова» в его целокупности, а именно звуков, на которые распадаются или из которых строятся слова. Я жаждал услышать, что он нам по поводу своего немалого искусства скажет.

И вот на которой-то минуте его пышно построенной, темпераментно преподносимой лекции я насторожился и навострил уши ещё пристальней.