По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 4

За промышленниками, а иногда, как мы видели, и опережая их, шли казаки. Данный контингент в своей общей массе был совершенно без тормозов и хотя считал себя христианами, по своему поведению таковыми являлся с большой натяжкой. О, казалось бы, совершенно противоестественном сосуществовании в этих людях какой-то подсознательной религиозности и неизменной готовности к неистовому грабежу, убийствам и прочему беспределу я уже писал. Но и в мирной жизни добрыми нравами они долгое время, мягко говоря, не отличались. На брак, например, большинство казаков смотрело совсем не по-христиански. Они рассматривали его как какой-то временный и односторонний договор: пока он им выгоден, жена есть, а как она надоедает, так гнать её в шею. Супруга приравнивалась к обычной вещи, к имуществу и в этом смысле мало отличалась, скажем, от коня, который, кстати говоря, зачастую ценился намного выше. Многожёнство было широко распространённой практикой. Уезжая из своего острога по делам, казак, не задумываясь, мог передать свою жену кому-нибудь во временное пользование за десять, двадцать или более рублей, а потом и вовсе на неё наплевать (в этом случае «пользователь» был волен её оставить себе, выдать замуж за кого-нибудь другого или просто перепродать). Возвращаясь из «командировки» из России, он, бывало, привозил с собой до пятидесяти и более девушек и женщин, которым навирал в три короба про классных женихов в Сибири, а потом распродавал словно рабынь. Такое отношение к женскому полу считалось в этой среде престижным, тем более что местное мусульманское население относилось к многожёнству с одобрением, уважая обладателей больших гаремов. Все эти негодяйства начинают сходить на нет лишь с укреплением в Западной Сибири Русской православной церкви, рьяно принявшейся бороться с такими вопиющими отклонениями от учения Христа[731], но на это, очевидно, потребовался не год и не два.

В общем, освоение новых земель проходило по-разному, и встречалось в ходе этого процесса всякое. Если же оценивать ситуацию по-крупному, то я бы сказал, что на только что покорённом государстве, а также его окрестностях наша страна обкатывала модель колонизации, ранее применённую – хотя и в более скромных масштабах – в Казани и Астрахани. И в дальнейшем она с той или иной степенью успешности будет так или иначе практиковаться на гигантских просторах, называемых нами сегодня Сибирью и Дальним Востоком. Так что я бы согласился с одним историком (слегка перефразировав его фразу) в том, что завоевание «Кучумова царства» «стронуло камешек огромной лавины, приведшей, в итоге, к включению в Россию /…/ территорий /…/ от Урала до Тихого океана»[732]. А от себя добавлю: и до Северной Америки.

Но это уже отдельная история.

Выход к Енисею

Когда русские впервые услышали об этой великой сибирской реке, история умалчивает. Хотя документально известно, что в 1597 году, при царе Фёдоре Иоанновиче, сыне Ивана Грозного, на реку Таз, впадающую в Карское море примерно в пятистах километрах восточнее Оби, был послан из Москвы некий Фёдор Дьяков «для разведывания мангазейских народов до самой реки Енисея»[733]. Что это за народы такие? А их, между прочим, упоминает неизвестный автор-новгородец в том самом труде «Сказание о человецех незнаемых на восточной стране и о языцех розных»: «На восточной стороне, за Югорскою землёю над морем живут люди Самоедь, называемые Малгонзеи». Сейчас уже трудно сказать, кто конкретно имелся тогда в виду, но сегодня это место проживания энцев – очень немногочисленного северного народа (в 2010 году их оставалось всего 227 человек). Сами себя они называют, в частности, «могади», а русские именовали их раньше енисейскими самоедами[734]. Что же касается слова «молгонзея», то есть версия, что оно не местное, а зырянское, то есть народа, который сегодня называется коми. На их языке «молгон» означает «крайний», «конечный»[735]. Иначе говоря, с точки зрения зырян молгонзейцы жили на краю света.