Поклонники культа девяти богов, дающих якобы счастье, богатство и долголетие, на все девять дней праздника располагаются в общежитиях при храмах. Ходят они все это время босиком, в белых одеждах и придерживаются строгой вегетарианской диеты. Едят «жареных уток», «свиные ножки» и прочие деликатесы из соевой муки. Причем изделия напоминают мясные блюда не только по внешнему виду, но и по вкусу.
Все девять дней они проводят в молитвах перед алтарями. Но увидеть богов нельзя. Их деревянные фигуры спрятаны за желтой занавеской, куда может заходить только священник. В храм приходят с приношениями— апельсинами, бананами, цветами и ярко-красными булочками, выпеченными в форме черепашек. На их спинах золотом выведены иероглифы, означающие счастье или богатство, любовь или долгие годы жизни.
Внутри храма от чада тысяч палочек с фимиамом слезятся глаза. Перед занавесом на коленях стоят верующие, проникновенно просящие у богов всяческих милостей. Некоторые тут же гадают. Трясут бамбуковыми пеналами с двумя десятками палочек. По количеству выпавших палочек и по их расположению на полу они читают свое будущее. Другие пытаются предсказать судьбу, выбрасывая на пол разрезанный вдоль на две части деревянный «банан».
Всех желающих храм вместить не может. Поэтому снаружи делают несколько временных алтарей, куда можно поставить приношения, зажечь свечу и погадать. У входа в храм все девять дней священник в тяжелой, шитой золотом красной мантии и в черной шапочке под аккомпанемент небольшого оркестра распевает молитвы. Не угасая, горят девять фонарей на высокой мачте с треугольным желтым флагом. Эти фонари зажжены, как и благовонные свечи, тоже в честь девяти богов императора.
Площадь перед храмом на дни фестиваля превращается в ярмарку. Сооружаются временные лавки для торговли горячей едой, одеждой, галантереей, детскими игрушками и прочим ярмарочным товаром. Внимания толпы наперебой добиваются фокусники, идет бесплатное представление китайской оперы, выступления силачей. Словом, все как на настоящей ярмарке..
Такое оживление царит в храме и вокруг него восемь дней. Последний день — особенный. Его отличают от остальных две церемонии, завершающие фестиваль. Первая начинается ровно в два часа дня. Группа из пяти обнаженных до пояса священников под грохот барабанов выходит на площадь. В руках у них мечи, топоры, треугольные желтые знамена. Площадь плотным кольцом окружают верующие.
Священники переходят от алтаря к алтарю. Вернее, не переходят, а передвигаются в каком-то неритмичном танце. Кажется, что ими, как куклами, управляет кукловод, перепутавший все нитки. У каждого алтаря они дают письменную клятву пронести вечером деревянных богов через священный дым.
От алтаря к алтарю барабаны учащают дробь, движения монахов становятся все более дикими, резкими, их потные лица свирепеют, глаза становятся безумными. Около последнего алтаря они полностью впадают в транс и начинают колотить себя по животу и спине мечами и топорами. Появляется кровь. Истязанием плоти занимаются и другие монахи. Одни опускают руки в тазы с кипящим маслом, другие перебрасываются раскаленными чугунными ядрами, третьи босиком ходят по лезвиям мечей. Это жуткое представление превосходства духа над плотью продолжается около получаса.
Когда окровавленные, обожженные монахи уходят, храм устраивает бесплатное угощение. Под навес выносят огромные кадки с рисом, супами, лапшой, и монашки начинают раздавать еду всем желающим. Этой минуты с утра дожидается огромная толпа нищих с кружками, тарелками, ведрами. При появлении кадок они облепляют темной массой навес, давят, толкают друг друга, дерутся из-за лишней ложки храмовой похлебки.
Пока оборванные старики и старухи осаждают навес, на площади готовятся к вечерней церемонии — хождению по раскаленным углям. Мешками носят уголь и посыпают им дорожку метров в пятнадцать. Одни служки широкими досками ее утрамбовывают, другие обносят металлической сеткой площадку вокруг нее. К наступлению темноты все готово. За ограду можно попасть только по специальному пропуску.
Мне удалось получить такой пропуск после того, как знакомый китаец Чонг сходил к Верховному жрецу храма. Когда я протиснулся сквозь толпу, плотным кольцом обступившую ограду, угольную дорожку поливали каким-то горючим. В начале дорожки в окружении монахов, занимавшихся самоистязанием, стоял священник в черном. Позвякивая колокольчиком, он пел молитвы, затем обошел вокруг дорожки, рисуя на земле какие-то магические знаки.
Потом он сделал жест рукой, и уголь подожгли одновременно в нескольких местах. Высокое пламя моментально охватило всю дорожку, вырвав из темноты тысячи прильнувших к ограде любопытных глаз. Огонь быстро опал, и служки начали забрасывать дорожку рисовым зерном из мешков. Мне сказали, что зерно это прошло специальную обработку, но какую — никто толком не знал.