По земле ходить не просто

Поздно ночью, когда вышли на балкон покурить, Николай спросил:

—  В институте должен работать Федор Токмарев… Там он?

—  У нас не работает, но часто бывает. Популярные лекции всякие читает.

—  Не хочешь ли встретиться с ним? — спросил Дедушкин.

—  Не знаю. Пожалуй, скорее даже нет. Очень уж мы разные люди. Боюсь, что если я пойду к нему, он подумает, что я заискиваю перед его научным гением, а может, и наоборот, постарается использовать мое посещение для укрепления собственного авторитета: вот, мол, смотрите, каковы мои друзья. Ни то ни другое что-то меня не устраивает.

— Слышал я его популярную лекцию, — сказал Андрей… — Демагог он… Мне показалось — сплошное тре-пачество.

—  Подлец он, — медленно сказал Дедушкин. — В городе обвинил целую группу научных работников в космополитизме. Часть уже с работы сняли, а некоторые ждут: вот-вот переместят их в «места не столь отдаленные». 

— Где Нина? — спросил Андрей. — Ты с ней переписываешься?

—  Не знаю. Ничего не знаю о ней. Договорились мы встретиться здесь после войны, но ее нет. Хочу завтра зайти в мединститут. Может, быть, там знают хоть что-нибудь.

—  Да, — вспомнил Дедушкян. — Я недавно лежал в госпитале. Раны у меня опять открылись… Там о тебе спрашивал начальник госпиталя полковник медицинской службы Колесниченко. Он еще что-то говорил о твоей знакомой…

— Дмитрий Петрович? Колесниченко? Что он говорил?

—  Да он только о вашей дружбе с сотрудницей его госпиталя на фронте говорил. Больше ничего особенного. Она, кажется, майор медицинской службы…

Николая бросило в жар. Неужели Колесниченко знает что-то о Нине?

С этого момента Николай не был уже в состоянии думать ни о чем другом, кроме того, что надо разыскать Колесниченко, узнать у него хоть что-нибудь.

Андрей посоветовал:

—  А ты позвони в госпиталь. В нижнем этаже есть телефон. Узнай у дежурного, когда и где можно найти полковника.

Николай и Андрей спустились на первый этаж.

— Доктор Колесниченко ушел час тому назад, — ответили из госпиталя. — Сюда он приходит обычно в одиннадцать.

Утром, едва дождавшись одиннадцати часов, Николай снова позвонил.

—  Начальник госпиталя Колесниченко слушает, — отозвался в трубку далекий голос.

— Здравствуйте, Дмитрий Петрович. Говорит Николай Снопов. Возможно, вы меня не помните. Давно ведь мы с вами не встречались. В последний раз на Халхин-Голе.                                                                                             

—  Коля? Ну что ты выдумываешь. Как это не помню? Но откуда ты взялся? Я полагал, что тебя давно в живых нет. Писал к тебе…

— Дмитрий Петрович, вы знаете что-нибудь о Нине? — Знаю, дорогой, знаю. Рассказывать надо долго, но у меня сейчас нет времени. Иду на операцию. Для вас война кончилась, а нам долго еще придется воевать с ее последствиями.

—  Дмитрий Петрович, — взмолился Николай. — Я в четыре уезжаю. На пароходе…

— В четыре? — переспросил Колесниченко. — Хорошо, я приеду на пристань в три. Идет?

—  Идет, Дмитрий Петрович.

Николай не понял, что означали слова Колесниченко «рассказывать надо долго». То ли обнадеживал в чем-то, то ли что другое. Сказал как будто бодро…

Провожать Николая на пристань пошли Андрей и Таня. Ходить Андрею было еще нелегко, но он не унывал и даже старался идти впереди других. — Пока до пристани дойдете, будете богатейшими людьми, — шутил он, поворачиваясь к Тане и Николаю.

—  С чего бы это?

—  А слышите, как скрипит протез? Что ни шаг — «пять-рупь, пять-рупь». Не ленись, подбирай.

На пристани облюбовали свободное место на скамейке между речным вокзалом и входом на дебаркадер.

—  Коля, пиво продают! — крикнул Андрей, увидев на площади перед вокзалом очередь у киоска. — На прощанье по кружке. Таня, помоги!

—  Сидел бы ты, хромоножка! — пыталась остановить его Таня, но Андрей уже ковылял через площадь. Таня побежала за ним.                                         

Николай все время осматривался по сторонам. Колесниченко не появлялся.

Подошли Дедушкин и Сергей, но сразу же ушли в камеру хранения за багажом Сергея.

Ровно в три на площади остановилась легковая машина с красным крестом на лобовом стекле. Оттуда вышел Колесниченко.

— Вот и ты, — сказал он, подходя к Николаю. — Здравствуй, дорогой. Дай обниму. Значит, в огне не сгорел и в воде не утонул, как вы пели с Ниной в доме отдыха. Танкист. Грудь как иконостас. Сядем, — предложил он.

Такое вступление ничего хорошего не предвещало, и Николай молча, с сильно бьющимся сердцем ждал, что скажет дальше Колесниченко.

— Нины нет, Коля. Нет ее в живых, друг мой. Похоронили мы ее пятнадцатого апреля сорок пятого года… В Германии… Она была послана от госпиталя помочь медсанбату… Не успела туда доехать, и вот — мина на дороге… В госпиталь привезли умирающую. Спасти уже нельзя было. Умирала она мучительно. Несколько раз приходила в себя… Просила написать тебе… Она только за день до этого получила твой адрес. Как она радовалась, что ты жив, что разыскиваешь ее. Даже умирая, уже в бессознательном состоянии, она звала тебя и разговаривала с тобой. Так-то, Коля… Николай молчал.