По земле ходить не просто

Ошибочное мнение. Быть командиром—это не только подать команду громовым голосом. Командовать — это уметь в любых условиях организовать согласованные действия десятков и сотен людей, уметь распознавать и изучать людей, находить в них хорошие черты. Бойцу Макаренко нельзя поручать командирскую лошадь. Он мал ростом, а лошадь капризная, и ему, не очень сильному человеку, трудно справиться с ней. Зато его можно послать к любому командиру. Он пойдет хоть к самому наркому, доложит, выслушает, повторит приказание из слова в слово, да еще с такой лихостью, что залюбуешься. Нельзя посылать к большому начальнику красноармейца Алексеева. Высокий и грузный, он стушуется перед ним и не сумеет выполнить приказ. Но поручи ему что-нибудь другое — сделает так, что лучше и не надо. Худощавый красноармеец Журба из Харькова всегда уравновешенный и спокойный, любит красоту и порядок. Если ему приказали закрепить колеса орудий на платформе, можно не сомневаться: он все продумает, и не только, как закрепить, но и как лучше потом выгрузить.

На первой остановке капитан пересел в пассажирский вагон в голове эшелона. В купе, где было его место с командирами взводов батареи, кроме лейтенанта Лаченко, находился худощавый немолодой майор. Полагая, что это один из штабников, зашедший сюда от безделья, капитан спросил его:

— Вы не будете, товарищ майор, против, если я прилягу?

— Пожалуйста.

Укладывая шинель на верхнюю полку, Гусев по привычке спросил самого себя вслух:

— Кажется, все в порядке? Ничего не забыто, не упущено?

Произнес он это тихо, но майор услышал.

— У вас все предусмотрено, товарищ капитан. А Куклин ваш — молодец. Из таких людей выходят толковые командиры. Правда, в нем пока много наивности, но это пройдет. Парень с душой. — Майор помолчал и добавил — Да, хорошие люди прибывают.

Капитан повернулся: этот майор знал все, что происходит в батарее, и очень смело судит о действиях ее командира.

— Простите, с кем я имею честь разговаривать?

— Я назначен к вам командиром полка.

* * *

Еще не взошло солнце, а в летней мастерской колхозного пчеловода Василия Ефимовича Снопова уже слышался стук молотка, шуршал рубанок и изредка поскрипывал расшатанный верстак. Тихо насвистывая солдатскую песню, старик мастерил ульи. Время от времени, оставив работу, Василий Ефимович озабоченно посматривал на алые полоски неба на востоке, прислушивался к пению птиц, к шороху листьев. Он старался определить, какая будет сегодня погода. А как же иначе? Ведь вся работа его огромной армии маленьких тружеников зависела от нее. В холод пчелы не летают, в жару, когда зной высушит цветы, невозможен медосбор, а в ветер — трудно возвращаться домой с тяжелой ношей и многие гибнут в пути.

Сегодня день обещал быть жарким. Но роса обильная — солнце не сразу ее высушит, а к вечеру на низких местах тоже может быть небольшой медосбор.

Прилаживая леток, Василий Ефимович вдруг вспомнил, что сегодня исполнилось девять лет с тех пор, как колхозники поставили его пчеловодом. Уж девять лет он ни на один день не покидал пасеку.

Колхоз организовали в декабре 1929 года после бурных споров, бестолковой суетни и острых переживаний.

Трудное было время. Страшно было крестьянину переступать порог новой жизни, боязно отказаться от всего, что известно и привычно с детства, что перешло от дедов и прадедов.

Много было передумано и пережито в ту суровую зиму. Какова-то она будет, новая жизнь? У кого не сжималось сердце при взгляде на коня-кормильца? Не раз, может быть, стоял мужик, ухватившись за гриву сивки, погруженный в тревожные мысли. Конь, казалось, понимал своего хозяина и, глядя на него большими умными глазами, тяжело вздыхал.

Пройдешь, бывало, ночью по селу — темно в окнах, лишь где-то в глубине избы вспыхнет и медленно затухнет тусклый огонь цигарки. Тянет мужик-хозяин горький на вкус табак-самосад, пока не сгорит замусленная газетная бумажка и не обожжет пожелтевшие грубые пальцы. Тогда протянется огненная дуга к шестку, рассыплется искрами перед заслонкой. Пройдет немного времени, и опять вспыхнет спичка, прижигающая цигарку.

Написал заявление в колхоз и Василий Ефимович, но не сразу решился отнести его в партийную ячейку. Больше недели с тревогой и даже со страхом поглядывал он в передний угол избы на божницу, где за засиженной мухами иконой лежала страничка из ученической тетради в косую линейку, на которой было написано заявление.

Но люди шли в колхоз. А на миру, говорят, и смерть красна. С облегчением на душе уснул он в ту ночь, когда вернулся из партийной ячейки.

Всего сорок два хозяйства записались тогда в колхоз. И назвали его новым, родившимся в те годы словом «Ударник».