Победа Элинор

Вот все, что Джильберт Монктон сказал мистрис Дэррелль о прошлой истории его питомицы. Сама Лора говорила довольно свободно о первых двух домах, в которых она жила. Рассказывать было мало о чем, но, с другой стороны, нечего было и скрывать.

В одном мистер Монктон был очень строг: он требовал полного уединения для Лоры.

— Когда мисс Мэсон станет совершеннолетней, она разумеется, будет выбирать сама, — сказал он, — но до того времени я должен вас просить, мистрис Дэррелль, удалять ее от всякого общества.

Стало быть, для Лоры было необходимо иметь собеседницу одних с нею лет. Гэзльуд был пустыней, к которой не приближались никакие посетители, кроме нескольких пожилых дам, дружески знакомых с мистрис Дэррелль, и Монктона приезжавшего раз в две недели обедать и проводить вечер.

Он обыкновенно очень занимался Лорой и ее компаньонкой в эти посещения. Элинор могла видеть, как пристально наблюдал он за белокурой девушкой, детская простота которой, без сомнения, делала ее очень очаровательной для серьезного делового человека. Он наблюдал за нею и слушал ее иногда с приятной улыбкой, иногда с серьезным растревоженным лицом, но внимание его редко отвлекалось от Лоры.

«Он должен любить ее очень нежно», — думала Элинор вспомнив, как говорил он о Лоре на железной дороге.

Она удивлялась, какого рода привязанность чувствовал нотариус к своей питомице. По летам он мог быть ее отцом — это правда, но он все еще был в цвете жизни, он не имел той красоты в чертах и в цвете лица, которая нравится пансионеркам, но его лицо оставляло впечатление в тех, кто смотрел на него.

Он был очень образован, по крайне мере так казалось Элинор, потому что не было ни одного предмета в разговоре, с которым бы он не был совершенно знаком и о котором его мнения не были бы оригинальны и сильны. Разум Элинор развился под влиянием этого высокого мужского ума. Ее воспитание прежде весьма неполное, усовершенствовалось теперь сообществом с умным человеком.

Разумеется, все это делалось медленно. Элинор не скоро стала близка с Джильбертом Монктоном, потому что её серьезное обращение скорее могло внушить недоверчивость очень молоденькой девушке, но мало-помалу, когда она привыкла к его обществу, привыкла сидеть тихо в тени и только говорить время от времени, между тем как Лора Мэсон фамильярно разговаривала со своим опекуном, начала она примечать, как много она выиграла от знакомства с нотариусом. Не без некоторой горечи Элинор Вэн думала об этом. Какое право имела она становиться между Лорою и ее опекуном, и пользоваться преимуществами, которые Монктон назначал для своей питомицы? Для Лоры был он так красноречив; для пользы Лоры описывал он это или объяснял то. Какое же право имела она, Элинор, помнить, что Лора забыла, или пользоваться преимуществами, которые Лора, по своему легкомыслию, не могла оценить?

Между девушками была бездна, которую нельзя было перейти, даже посредством любви. Умственное превосходство Элинор ставило ее на столько выше Лоры Мэсон, что совершенное доверие не могло существовать между ними. Любовь Элинор к легкомысленной, беззаботной девушке имела в себе что-то почти материнское.

— Я знаю, что мы никогда не поймем друг друга, Лора, — сказала она, — но мне кажется, что я готова бы отдать жизнь за вас, моя душечка.

— И я за вас, Нелли.

— Нет, нет, Лора! Я знаю, что в вас нет эгоизма и вы желали бы это сделать, но ваша натура неспособна на пожертвования, милая моя. От великого горя вы умрете.

— Я сама так думаю, Нелли, — отвечала девушка, приближаясь к своей приятельнице и дрожа при одной мысли о несчастьи, — но как вы говорите, душечка, у вас когда-нибудь было большое горе?

— Да, очень большое.

— Однако вы счастливы с нами: можете играть и петь, бродить по лесу со мною, Нелль, как будто у вас ничего нет на душе.

— Да, Лора, но я помню все время мое горе. Оно так глубоко скрыто в моем сердце, что солнце никогда не достигает до него, как бы счастлива ни казалась я.

Лора Мэсон вздохнула. Дитя, избалованное судьбою, не могло не спрашивать себя: как поступило бы оно под влиянием великого несчастья? Лора думала, что она сядет на пол в какой-нибудь темной комнате и будет плакать, пока не умрет.

Лето сменилось осенью, осень зимой, и ранняя весна уже распустила зелень на кустарниках и лугах Гэзльуда, а все еще никакое происшествие не нарушило спокойного однообразия этого уединенного дома. Элинор ознакомилась с каждым уголком в старом коттедже, даже с комнатами Ланцелота Дэррелля, выходившими в рощу позади дома. Эти комнаты были заперты несколько лет, с тех самых пор, как Ланцелот уехал в Индию, и имели мрачный, печальный вид, хотя в них периодически топили камины и с мебели старательно сметали пыль.

— Эти комнаты должны быть всегда готовы, — говорила мистрис Дэррелль, — де-Креспиньи может умереть, не сделав завещания, и мой сын может быть вдруг вызван домой.