Победа Элинор

Лавииия и Сара де-Креспиньи терзались при одной мысли о возможности этого последнего случая. Они думали не об одних деньгах, землях и постройках, они думали также о доме, в котором прожили гак долго, с которым сроднились, о тех сокровищах из домашней утвари, с которых пыль они стирали сами, не допуская до них более низких рук — такими священными предметами они были в их глазах. Тут были старинные серебряные подносы, сервизы для кофе и для чая, большие фарфоровые вазы с драконами на лестнице, и игорные столы с инкрустацией в зеленой гостиной. Неужели безжалостный законный наследник захватит в свои руки и эти предметы благоговейного поклонения двух престарелых сестер? Они знали, что не могли по праву прибегать к милосердию Ланцелота Дэррелля. Не они ли настояли на его отправление в Индию и тем на век сделали его своим врагом. Может быть, было бы лучше, если бы они с ним обходились более ласково и позволили ему оставаться в Англии и бывать в Удлэндсе сколько угодно, давая ему полную возможность чем-нибудь оскорбить старого дядю.

— Кто может рассчитывать вперед на прихоти старика, — думали сестры, — может быть, от того только, что дядя редко видел Ланцелота, он к нему лучше расположен. С другой стороны, теперь угрожала еще большая опасность от внезапной прихоти, внушенной больному старику к Элинор Монктон; сестры следя за успешным ходом этой странной дружбы, становились с каждым днем бледнее и мрачнее.

Джильберт Монктон не препятствовал посещениям своей жены Удлэндса. Он знал, как тщательно дверь дома мистера де-Креспиньи ограждалась от племянницы-вдовы и ее сына, и был уверен, что там Элинор, вероятно, не встретится с Ланцелотом Дэрреллем.

Вследствие этого, мистрис Монктон пользовалась полною свободою навещать друга ее покойного отца, когда ей было угодно, и вопросом первой важности для нее было находиться в дружеских отношениях с мистером де-Креспиньи и иметь свободный доступ в его дом. Она вполне могла судить по наружному виду старика, по страшной изменчивости его здоровья, что положение его было ненадежно: один день он был весел и оживлен, а на другой лежал, обессиленный на болезненном одре. Он мог еще прожить несколько лет или умереть внезапно — умереть, оставив свое состояние в руках Ланцелота Дэррелля.

Две сестры с возрастающим беспокойством наблюдали за успехами мистрис Монктон в расположении их дяди. Старик как будто повеселел в ее обществе. Он не имел и тени подозрения об истине, он верил вполне, что сходство между молодой женой нотариуса и Джорджем Вэном один из тех случаев, которые встречаются в жизни каждого. Он думал это, а между тем, несмотря на то, ему казалось, что присутствие Элинор возвращало ему честь утраченной молодости. Ему даже как будто возвратилась память в обществе дочери его покойного друга: он мог сидеть с ней целыми часами, разговаривая так, как не слыхали его племянницы, чтобы он говорил уже много-много лет; он рассказывал о том прошлом, в котором Джордж Вэн играл такую важную роль.

Элинор никогда не наскучали его рассказы, и Морис де-Креспиньи находил наслаждение передавать их слушательнице, которая слушала их с таким участием. Он привык только к равнодушной учтивости своих племянниц; случалось иногда, что, слушая его, они подавляли зевоту в самую интересную минуту рассказа и тем перебивали нить его мыслей очень неприятным образом. Их неподвижные и тупые физиономии производили неприятное впечатление, как будто смотрели на него и слушали двое деревянных шварцвальдских часов. Он не привык к тому, чтоб во время его разговора было к нему обращено прекрасное, серьезное лицо, пара ясных, серых глаз, оживлявшихся новым блеском в критическую минуту рассказа и прелестные губы, полураскрытые от напряженного внимания.

Старик не привык ко всему этому, он совершенно сделался рабом и поклонником Элинор. Старые девицы поистине радовались, что мисс Винсент уже замужем за Монктоном, а то, пожалуй, мистер де-Креспиньи мог бы привязаться к ней до безумия. Мисс Винсент могла быть побуждена корыстолюбием и вместо Толльдэльского Приората Удлэндс мог бы получить новую хозяйку.

На счастье Элинор, встревоженные души старых девиц были в некоторой мере успокоены несколькими словами Мориса де-Креспиньи в разговоре с мистрис Монктон. В числе сокровищ, которыми владел старик, и воспоминаний о прошлом, главная ценность которых заключалась в мысли ими возбуждаемой, было одно особенно драгоценное для Элинор. Это был миниатюрный портрет Джорджа Вэна в одежде, которую он носил шестьдесят лег тому назад, в Оксфордской коллегии.