Победа Сердца

– Поплачь, поплачь, хуже точно не будет, – без всякой усмешки или злобы, степенно проговорил старец, – не расстраивайся, в конце концов нас всех ждет это путешествие, это возвращение, поэтому – не расстраивайся, мы обязательно встретимся с тобой, ты никогда не будешь одна, и твое обременительно долгое на первый взгляд путешествие закончится так быстро, что ты даже не успеешь моргнуть глазом.

От этих слов совершенно по сути неизвестного ей человека Виктория затряслась, ощущая, что накатывающие на нее волны стали накатывать всё сильнее, до тех самых пор, пока она не осознала, что начала задыхаться. Всё же, в самый критический момент, она почувствовала, как ее мир буквально переворачивается с ног на голову, чтобы из нее наружу, в буквальном смысле, вырвалось всё то, что так неистово сжигало ее естество. Причиной тому был всё тот же нежный певучий голос, который, казалось, стал теми руками, что вместе с тем, как выдергивали наружу тяжесть ее сердца, так же вытаскивали ее саму из мира кромешной тьмы в полный разлитых ярких феноменов реальность, где на нее с испугом смотрело лицо Кайла.

Виктории хватило всего пары секунд, чтобы ее мозг безошибочно смоделировал пространство, где ее тело, перегруженное энергофруктами, лежало на полу собственной комнаты, что была, помимо всего прочего, залита переработанными плодами, что также попали и на Кайла, который, по всей видимости, и вызвал эту реакцию, чтобы прочистить организм девушки.

Глядя на его лицо, Виктория ощущала, насколько же глубоко она сейчас находилась «на дне» в своих собственных глазах, что, не в силах выдержать веса этих навалившихся на нее событий, задрожала и хотела уже было зарыдать, ожидая, когда же и ее друг с отвращением покинет ее уже навсегда.

Однако она заметила, как тот, лишь с облегчением вздрогнув, произнес: «Слава Богине…». Прежде, чем Кайл успел договорить свою фразу, Виктория стала буквально душить его, насколько ей хватало сил, в своих объятиях, вцепившись в него своими руками, как в последнюю надежду в этом мире.

– Я все-таки забыл забрать свою олимпийку, так что мне пришлось… – сумел выдохнуть Кайл.

– Спасибо, – прижалась еще сильнее к нему Виктория.

103. – Спасибо тебе огромное, дорогая, но мне уже пора уходить.

– Уходить, но куда?

Этого вопроса путешественник боялся больше всего на свете, поскольку, в конце-то концов, куда можно было уйти из пространства, которое существовало за пределами каких-либо иных концепций расстояний и временных промежутков? Это было бы еще полбеды – ведь если наблюдатель и был бы за пределами чего-то, то, следовательно, он мог бы вернуться обратно в уютный загон, однако никаких барьеров более не существовало, и то, что раньше казалось совершенно незыблемым и нерушимым, стало совершенно незначительным. Поэтому не было решительно никакой возможности вернуться обратно в то самое мифическое первозданное состояние, в котором комфортно могло бы раствориться окончательно то самое беспокоящиеся незыблемое сознание. Подобно тому, как если бы кусочек льда попал в бурлящее жерло вулкана с магмой, не было уже никакой возможности обратно заморозить тот пар, что, вспыхнув за секунду узнавания собственной природы, стал частью бурлящей пустоты, частью которой ощущал себя писатель, надеясь лишь на скорейшее избавление в лице новой жизни, что должна была закрыть очередной иллюзией от него тот кошмар, которым и являлся сам наблюдатель, при мысли об этом дошедший до крайней степени безумия. Чтобы сохранить остатки рассудка, он попробовал идентифицировать себя хоть с чем-нибудь среди этого потока небытия, в котором ему просто не было места. Заметив в поле своего зрения со стороны того самого, задающего вопрос о природе бытия, путника, мембрана страха, что еще неуловимое мгновение назад держала дух путешественника в путах собственных иллюзорных представлений и фантазий, лопнула, не оставив после себя совершенно ничего, кроме чувства умиротворения от осознания неизбежного возвращения домой. Возвращения в место, где всё началось, и куда он попадет рано или поздно, поскольку он всегда был и пребудет лишь там – в месте без имени, в той самой самости, об которую разбиваются любые попытки описания. Для того субъекта, в чью жизнь еще не вошло знакомое до пульсации под кожей знание, это было лишь удобной метафорой невозможности подобного опыта, поэтическим обманом, но для тех, кто на собственном опыте ощутил это присутствие беспредельного, одного намека хватало, чтобы успокоить всякое беспокойство ума и обратиться напрямую к читающему: «Не бойся, нигде, никогда, поскольку это просто сон, и этот сон о самом себе, каким бы реалистичным он ни представлялся, не есть сам спящий».

104. – …Но время просыпаться, дорогая.