Победа Сердца

Осознавая это вполне явственно, юный послушник по имени Арчибальд, что на некоторое время растворился в пространстве, становился самой планетой и ее сердцем – островом в форме утконоса, что судорожно билось, в то время как генерируемые в нем эмоции – его собственный народ, разбивался раз за разом в агонии противоречий, подобно тому, как один маленький утконосик сдавался на волю судьбы, пожираемый пламенем крематория, само тело, и душа которого, явственно ощущаемые еще несколько мгновений назад Арчибальдом, сгорали в этом безумном вихре озарений. В нем был и маленький одомашненный зверек и остров, с которого он был родом, и с которым были связаны миллионы судеб, в том числе и судьба его хозяйки, в целом планета и весь мир, что были лишь сном, фантазией некоего существа, возможно самого бога, что силой мысли приводил в движение тектонические сдвиги мировых процессов истории этой вселенной, чью реальность подтверждали миллионы других таких же богов, что слушая и читая на скрижалях его истории, придавали самую настоящую объемную голографическую карту событий, что реально начинали происходить в воображении этих существ.

Как казалось юному монаху, события, которым он становился невольным свидетелем, были описаны в будущем, что, впрочем, не имело особого смысла для богов, которые с легкостью могли переключаться из будущего в прошлое. Для них всё повествование было не строго детерминированной величиной, которая разворачивалась только в одном направлении, но скорее была пластичным материалом, самой настоящей игрой в создании мира, которая развивалась одновременно из будущего в прошлое, и из прошлого в будущее, где каждый момент мог быть изменен в любое мгновение, как казалось однако, был всё равно заранее предопределен автором текста, богом, который придумал этот мир, и который уже заранее знал, чем же всё закончится, поэтому любая попытка сопротивления этому порядку была, на удивление, тем самым неизбежным элементом, что был прописан в сюжете, как и возможная самонадеянность в действии или бездействии, что были также обусловлены по ходу разворачивания событий мифа, частью которого Арчибальд потихоньку начинал себя ассоциировать.

Находя в этих рассуждениях величайшую печаль, юный монах внезапно ощутил волну гнева, что растеклась по его организму. Он будто бы действительно ощутил в себе силы для того, чтобы высказать миру всё, что он думал о его предопределенности. Так, его рука уже сама взмыла в воздух и, рассекая пространство, безошибочно нашла виновного во всех преступлениях создателя этого мира.

Громкий шлепок разнесся по волшебному саду, заставив нанесшего этот удар самому немного пошатнуться, поскольку он, по сути, пришелся на самого себя, а тот «Иной», которому был адресован этот жест протеста, остался стоять напротив, полностью целый и невредимый, и даже нисколько не злящийся на то, что удар был направлен именно на него, вовсе нет. «Другой» лишь стоял напротив, появившись непосредственно после якобы нанесенного удара, которого на самом деле не было, отражая своего обидчика, который являлся им самим и, глядя в свое собственное бесконечное отражение, едва заметно улыбнулся самому себе.

***

– Как ты посмел вообще прийти сюда? – ледяным голосом произнесла женщина, чья дочь с некоторым недоумением смотрела на своего прадеда, который редко, но всё же захаживал к ней, и о чем, по всей видимости, даже не догадывалась ее собственная бабушка.

Совсем еще юная Виктория таким образом смотрела за разворачивающейся драмой, наблюдая в себе формирование некоего нового чувства, которое в то же самое время пыталось пробудить что-то совершенно забытое, что было спрятано в глубинах сердца девушки. Что же это было? И каким образом Виктория должна была поверить в существование этого невидимого и практически неощутимого чувства? Она решила немного подождать, ожидая, пока оно не созреет само собой и не выплеснется наружу, подобно тому, как Элис Харт, ее дорогая бабушка, с совершенно ей не присущей вспыльчивостью буквально выстреливала своими репликами в своего отца¸ который стоял, возвышаясь, подобно глыбе, над хрупким силуэтом своей уже давно взрослой дочери. Впечатление было такое, что ее бабушка и сама стала чьей-то маленькой внучкой, которая пыталась своим гневом закрыть те выходки, за которые ей вовсе не хотелось отвечать. В то же самое время, и сама Виктория понимала, что в данном случае можно понять и бабушку, которая сейчас перед своим монолитным отцом была больше всего похожа на взъерошенную собачку (только такое сравнение пришло Виктории в голову), которая своим тявканьем пыталась отогнать крупного хищника от своих щенков, понимая, что ничего сделать не может, однако инстинктивно толкаемая своей природой даже на заранее проигранную схватку.