Победа Великой армии

За ними следовали гвардейские эскадроны. Когда Франсуа Бейль, который скакал в нескольких метрах перед 3-м егерским полком, вытянул руку с саблей перед императором, он получил в ответ поданный рукой знак, похожий на тайное приветствие.

Красная площадь постепенно заполнялась лошадьми, чьи копыта цокали по брусчатке. Звук труб, раздававшийся во главе процессии, стал затихать, но эхо, отраженное от красной стены Кремля, по-прежнему доносило мотив.

Наконец, показались первые ряды пехотных полков, вышедших на площадь справа от собора. Музыка, которую они играли, вызывала удивление: это были охотничьи песни. Командовавший подразделением полковник фон Кернер направился верхом в сторону императора и, приветствуя его, произнес с сильным немецким акцентом:

— Представляю вашему величеству выживших из вюртембергской дивизии!

Затем он отъехал и встал во главе своего подразделения. В первом ряду пехотинцы, одетые в высокие белые головные уборы, наигрывали на маленьких охотничьих рожках, которые носили на своих ранцах, их мелодии вызывали в воображении Шварцвальд и привносили в грандиозную церемонию нотки сельской идиллии.

Император слегка привстал в седле, чтобы их приветствовать. Через определенный промежуток времени за ними проследовали два пехотных полка, принадлежавшие к знаменитой дивизии Фриана, который ехал впереди на вороной кобыле. Его полки прославились по всей армии тем, что участвовали в крупнейших битвах империи, от Йены до Ваграма, и проявили необычайную отвагу в московской битве: они последними атаковали русский редут и первыми ворвались на него.

Они еще несли на себе следы сражения, а их мерный шаг воскрешал в памяти грозное и трагическое событие. Чтобы полки лучше смотрелись, им было придано подкрепление, однако в их рядах по-прежнему виднелись приметы выпавших на их долю испытаний: порванные сюртуки, ружейные ремни, привязанные пеньковой веревкой и особенно наспех починенные башмаки.

Наполеон проводил их взглядом. Впереди ехали конные офицеры, по сторонам шли пешие унтер-офицеры. И те и другие казались необычайно молодыми. Вероятно, их только что назначили взамен убитых или раненых в московской битве.

Они дефилировали точно так же, как солдаты на смотре в Тюильри: длинными рядами, от двадцати пяти до тридцати человек в каждом, при этом самих рядов не более четырех-пяти. Ружья держали прямо, и, несмотря на усилия, которых требовал строевой шаг, они торчали вверх, словно колючки ежа. Наполеон попытался сосчитать личный состав каждой роты: около сотни бойцов вместо ста восьмидесяти, имевшихся в роте изначально. «Сильно им досталось!» — заключил он в порыве сочувствия к этим наполовину истребленным людям, ожесточенно сражавшимся за него.

Затем пошла гвардия. Контраст получился разительным. Гвардия пострадала мало. Конечно, они прибыли из Парижа, пройдя пешком свыше двух с половиной тысяч миль и особенно утомившись под конец, когда им пришлось тащить на себе тяжелую выкладку с вещами и снаряжением, а также ружья, однако в бою они не участвовали. Их мундиры и оружие были в целости и сохранности. «Я правильно сделал, что пощадил их», — подумал Наполеон, глядя, как они идут тем же бравым шагом, что и перед триумфальной аркой на площади Каррузель. Первыми вышагивали вольтижеры в черных киверах с красным плюмажем, за ними — гренадеры в белых гетрах и черных меховых шапках, шедшие столь стройными шеренгами, что Наполеон видел лишь ближнего солдата в каждом ряду. Дальше громыхали железными колесами по камням артиллерийские батареи, по четыре пушки в каждой. После них верхом на лошадях рыжей масти прорысили четверо гвардейских маршалов в широкополых треуголках, отороченных золотым галуном, которые они носили не как император, а углом вперед.

Следующую группу образовывали кирасиры и драгуны на грузных лошадях, для которых приходилось отыскивать фураж в удаленных районах Москвы.

Парад еще не завершился. Показались лица и головные уборы поляков, двигавшихся вдоль собора Василия Блаженного, а затем и других всадников, которые, должно быть, принадлежали к числу улан маршала Понятовского.

Император окинул взглядом Красную площадь. Ее заполонили отряды солдат, словно сошедшие с арабесок и двигавшиеся мерным шагом под команды офицеров, ехавших верхом впереди них. Это было не просто грандиозное зрелище — в нем сквозила странная красота. Осеннее солнце щедро дарило свои лучи, заставляя искриться каски, стремена, примкнутые к ружьям штыки.

Наполеон ощутил счастье. Хотя он пошел на всевозможный риск, чтобы этого достичь, он с трудом сознавал, что находится здесь, в седле своей лошади, на самой величественной площади России в гуще собственных войск. Он был повелителем, абсолютным властелином. Он правильно сделал, что не отступился. «Но теперь, — сказал он сам себе, чувствуя, как одна мысль набегает на другую, — теперь нужно уходить, нужно уходить быстро».