Победа во имя мира

— Выступите у нас в школе, пожалуйста, с воспоминаниями об Отечественной войне.

Как откажешься от такого приглашения? И Дмитрий Антонович идет к молодежи. Выступал на заводском стадионе, где проводился финал военно-спортивной игры «Зарница», в школе № 34 — там состоялось открытие зала боевой славы бывшего ученика школы героя Отечественной войны Николая Алексеева, в политехническом техникуме, на кузнечно-прессовом заводе, в молодежном общежитии…

Особенно волнуют встречи с самыми младшими школьниками — октябрятами. Как блестят у ребят широко открытые глаза, когда они слушают его рассказ, как каждому хочется дотронуться до орденов и медалей на парадном кителе, а их ни много ни мало — восемнадцать! Среди наград — три ордена Отечественной войны, два — Красной Звезды.

Да, те годы уходят в историю. Но чем дальше они отдаляются, тем крепче западают в сердце.

Вот и Дмитрий Антонович хранит воспоминание о том ярком весеннем дне, когда он вместе с другими бойцами своего дивизиона, постояв в молчании у поверженного рейхстага, достал из кобуры шомпол и острием его написал на изрешеченной пулями и осколками стене рядом с именами других воинов-победителей свое имя.

А. Ф. ВАСИЛЬЕВ, ветеран войны, старший лейтенант в отставке ШЕСТОЙ ПОБЕГ

В узком, длинном коридоре с широким окном на улицу у дверей приемной выстроилась цепочка ходячих. На подоконник привалилась девушка. На погонах сержантские лычки. Она упрямо глядела куда-то вдаль. Рядом притулены к стене видавшие виды костыли. Девушка, не оборачиваясь, нет-нет да дотрагивалась до костылей, словно боялась — украдут.

— Ты что рвешь не по-человечески? — раздавался неокрепший басок за дверями с вывеской «Приемный покой».

— Потерпи, миленький, потерпи. Загноилась ранка.

— «Приемный покой»! Какой уж тут покой, одно наказание, — взглянув на черные, жирные буквы, намалеванные на куске фанеры, проговорил дородный, усатый старшина артиллерист. Он, морщась, поправил шину на полусогнутой руке. — Всю войну прошел без царапины, и на тебе — угораздило под самым Берлином.

Склонившийся на корточках у стены сухощавый солдат осторожно приподнялся:

— Вот и я, растяпа, не дотянул до логова. Хоть бы одним глазком взглянуть на этот проклятый рейхс… — Он не договорил, судорожно закашлялся.

Мимо окна к воротам госпиталя подошла машина с ранеными солдатами.

— Знать-то, ребятишкам несладко приходится в Берлине, — выглянув в окно, изрек угрюмо старшина.

— Наша! — Девушка оживилась. Набросила на голову пилотку и подхватила костыли. — До свидания, дядя Петя! Я — туда! — она махнула костылем в пространство.

— Смотри, Шура, как знаешь. Только гляди в оба. Логово оно и есть логово. Ненароком… Ненароком… — Старшина открыл полевую сумку. Вытащил в кожаной кобуре парабеллум. — Возьми на случай.

— Спасибо, дядя Петя, за все спасибо! — Шура торопливо прицепила кобуру к широкому офицерскому ремню. Еще раз молча, благодарно посмотрела на старшину и чмокнула его в левую щеку. Потом резко повернулась и, застучав по паркету костылями, подалась на выход.

— А девка она ничего, — проговорил коренастый солдат с забинтованной кистью.

— Ты это брось! У ней муж не чета тебе, полком командует. От самого Сталинграда мы с ней. Комсомолом руководила в батальоне. Санинструктор. Не одного, как ты, вытащила из-под огня. Да и сама… Шестой раз сбегает из госпиталя. Не улежать ей в такое время. Изучил характер.

* * *

Машина, загруженная до отказа ящиками с боеприпасами, мчится по шоссе, не сбавляя скорости. Лишь увиливая от воронок, разметанных по дороге, слегка притормаживает. В кабине на ухабах побрякивают костыли. Шофер сосет трофейную сигарету, не забывая следить за указателями: «На Берлин!» Свежий ветерок колышет листья яблонь и груш, разросшихся вдоль дороги. Яркое полуденное солнце слепит глаза.

Шура смотрела на дорогу, а сама в мыслях была в Сталинграде. Она там получила похоронную на мужа — летчика, погибшего в воздушном бою. Там зарыты фашистской бомбой ее отец и мать, — старые партизаны, защитники Царицына, — и с ними ее двухлетний сынишка. Она, как сейчас, видит огромную воронку на месте родного домика и себя, одиноко бродившую в слезах.

Тогда и пошла на завод «Красный Октябрь». Не слесарничать, не токарничать. Там сражалась с фашистами наша воинская часть. Ее зачислили в автоматную роту санинструктором. Она, двадцатилетняя вдова, мстила за мужа. За сына. За родных…

Так и шла от Сталинграда до Берлина. Здесь на фронте встретила хорошего человека. Стала его женой.

— Вот и зоопарк, — прервал ее мысли шофер. — Подполковник должен быть там, в бункере. Найдешь. А я тороплюсь, извини!

Шура брела по изрытому траншеями и воронками зоопарку. Солнце перевалило далеко за полдень. Тени от деревьев покрыли все аллеи, тропинки, и без того загроможденные валежником. Ей порой казалось, что она находится не в парке в центре Берлина, а в глухой тайге после страшного бурелома.