Победил Александр Луговой

— Словом, вызывают на собрание и говорят: «Ты спортом ради чего занимаешься? Ради красоты своей, что ли? Вон морду отъел! Ты для труда им занимаешься, чтоб работать лучше!» И то, и се, и винят. В общем, послал я их куда подальше и дверью хлопнул. А на следующий день узнаю: исключили Лукавого из коллектива. Мол, в соревнованиях без меня обойдутся. Что ж, посмотрим! Уж не Трюфин ли хромоногий за меня бегать будет?

— Как хромоногий? — удивился Александр. Представление о руководителе спортколлектива как-то не вязалось у него с физическим недостатком человека.

— Да черт его знает! — Лукавый махнул рукой. — Ногу где-то отдавили ему. Ребята говорили, ящик на какую-то машину важную падал — Трюфин тогда на номерном работал, — ну, он подставил ногу, что ли, или задержать этот ящик хотел. В общем, отдавило лапу ему. Так вот, товарищ корреспондент, я, конечно, человек простой, да и без коллектива ихнего проживу, но я так рассуждаю: должна быть правда или нет? Должна! Раз ни за что обидели, пусть ответ несут. Вот я и написал! А вы смотрите сами, вам видней, вы корреспондент. Я пойду.

Лукавый заторопился. Александр связал это с появлением во дворе невысокого чернявого юноши, который, слегка прихрамывая, направлялся в их сторону. И раньше, чем юноша добрался до кучи бревен, Лукавый, даже не попрощавшись, словно растворился в пространстве.

При ближайшем рассмотрении юноша оказался совсем не юношей. Это был молодой человек лет двадцати двух-двадцати трех, с решительным, даже суровым лицом. Он без особенной приязни посмотрел в глаза Александру и спросил:

— Вы меня искали? Я Трюфин.

— Искал. — Александр встал и протянул Трюфину удостоверение. — Я из журнала. Приехал к вам по сигналу. Где мы можем поговорить?

Трюфин Александру не понравился. Не понравился его враждебный взгляд, не понравилось, что он не поздоровался и вообще не выказал особого уважения к московскому корреспонденту (хотя вахтер наверняка успел шепнуть ему, что к чему), не понравилось то, как он долго, внимательно и придирчиво рассматривал удостоверение.

Наконец, протянув удостоверение обратно, Трюфин сказал:

— Да здесь и поговорим. Разговаривали же вы с этим кляузником здесь. Слушаю вас. — И он сел на одно из бревен.

Александр нахмурился.

— Что значит «с кляузником»? Почему вы считаете, что человек, обратившийся в печать с просьбой защитить его, — кляузник?

— Потому что, — быстро заговорил Трюфин, — человек, которого никто не обижает, — если он жалуется, кляузник. А этого Лукавого никто здесь не обижает. И нечего вам было время на него тратить.

— Ну, на что мне тратить время, мне видней. — Теперь Александр был явно настроен против этого самоуверенного да еще склонного к нравоучениям Трюфина. Лукавый, конечно, не бог весть какой симпатичный, но он хоть понимает, с кем разговаривает. А этот просто нахал. — Вы скажите мне, товарищ Трюфин, почему вы исключили Лукавого из вашего коллектива?

— А потому что нам такие не нужны!

— Это не ответ.

— Ответ. Можете спросить всех, они вам скажут то же самое.

— Но ведь Лукавый участвовал в соревнованиях, приносил вашему коллективу победу, не подводил вас.

— Как не подводил! Как не подводил! — Глаза Трюфина засверкали. — Да, он действительно завоевал грамоты. А как дошло дело до работы, так и подвел. Весь физкультурный коллектив вышел на субботник. И как иначе! Люди молодые, здоровые, сильные! А он — нет. Разве это не называется подвести?

— Но на следующий день намечались соревнования. Лукавый — ваш лучший спортсмен. Какой смысл было выводить его на субботник? Один человек погоды не сделал бы, а на соревнованиях мог выступить неудачно.

— А он вообще не выступил. Мы его не допустили. И, между прочим, из-за этого проиграли.

— Вот видите, значит, он был прав...

— В чем? В том, что возомнил себя чемпионом? «Звездной болезнью» захворал? Для чего он гири поднимает? Чтоб на боку валяться, пока его товарищи строят спортплощадку, на которой он же будет тренироваться?

— Ну, допустим, это плохо. Можно же было поговорить с ним, разъяснить. А вы сразу исключать.

— А чего с ним говорить! Вот вы с ним говорили. Скажите честно, по-вашему, он русский язык понимает? По-моему, нет. Вот где деньгу прихватить, где себе легкую жизнь устроить, на соревнование сбегать за счет рабочего времени — это он может. А вот поработать, когда гудок прогудел, — это не дай бог!

Трюфин резко поднялся.

— Вы извините, товарищ журналист, я ведь не Лукавый, я рабочее время ценю. Так что, если вам все ясно, я с вашего разрешения пойду работать.

И не попрощавшись, как и не поздоровался, Трюфин быстрым шагом, прихрамывая, направился к дверям цеха.

Некоторое время Александр продолжал сидеть. В нем все кипело. Какой-то щенок, нахал, руководитель какого-то заштатного спортколлектива отчитал его — специального корреспондента всесоюзного журнала, повернулся спиной и ушел себе!

Ну ничего! Он напишет такую корреспонденцию, он так его пропесочит, что тот дай бог, если в комсомоле удержится! Он ему покажет! Нахал! Действительно диктатор. Наверняка всех травит здесь, кто ему не по нраву!