Но когда начинает выполнять упражнение Люся, все замолкают и смотрят. Внимательно и очень строго — Елена Ивановна, с восторгом — подруги, затаив дыхание, выпучив глаза и потряхивая огромными бантами, — девчушки, что сидят рядом с Александром.
Как ни стараются, как ни выполняют отлично свои упражнения другие гимнастки, Люся на голову выше всех. Любимый Люсин предмет — обруч. Александр неизменно (хоть он видит Люсино выступление в сотый раз) поражается тому, что она проделывает с этим неудобным, все время норовящим удрать и зажить самостоятельной жизнью предметом. В Люсиных руках он живет и трепещет.
Вот он взлетает высоко к потолку, а Люся успевает проделать множество движений, прыжков, поворотов и, даже не глядя, протягивает руку. В точно назначенном месте, в точно назначенное время обруч послушно ложится ей на ладонь. Или она запускает его по полу, и, побегав вокруг, он возвращается к ней, как хорошо выдрессированная, ласковая собачонка. А потом Люся, разметавшись в удивительно мощном и быстром прыжке, пролетает сквозь сверкающий круг...
Движение следует за движением. Гибкие, изящные, страстные, всегда законченные, всегда несущие какой-то замысел, сливающиеся с музыкой.
Александру приходит в голову неожиданная мысль: в свое время некоторые художники на Западе пытались живописью изобразить музыку. Играл пианист, оркестр, а бородатый мэтр бегал вдоль холста, беспорядочно нанося на него разноцветные мазки. Разумеется, ничего не получалось. А вот то, что он видел сейчас, и есть музыка, выраженная движением, телом, прекрасным человеческим телом. Случись сейчас в зале композитор и проделай Люся свое упражнение без музыкального аккомпанемента, по одним ее движениям композитор смог бы, наверное, восстановить свою музыку. Александр помнил, что рассказывала ему Люся: как составляют они с Еленой Ивановной произвольное упражнение. Берут гимнастку и подбирают к ней музыку. Вот Люся, с ее сменами настроений. Они выбирают ей какую-нибудь трехчасовую пьесу: «Полишинеля» Рахманинова, этюд Скрябина, «Тарантеллу» — так, чтобы спокойная часть чередовалась с насыщенной, чтобы было, как у Люси в жизни: то она нежная, тихая, то колючая, насмешливая. Потом к музыке подбирается упражнение...
А музыка в зале звучит громко и радостно. Кажется, с ней вливаются в зал солнечные лучи, свежие ветры, ароматы полей и лугов, синева небес и зелень лесов. И Люся, только что плавно клонившаяся к земле в позе умирающего лебедя, только что словно раскрывшаяся вся навстречу невидимому солнцу, приемля его обращенным вверх просиявшим лицом, распахнутыми для объятий руками, высоко поднятой трепещущей грудью, теперь, словно пантера, рассекает зал неистовыми в своей стремительности прыжками...
«Нет, черт возьми, — думал Александр, до боли сжимая пальцами спинку стула, за которым стоял, — здесь надо иметь микроскоп, чтобы увидеть ту грань, где спорт переходит в искусство!»
Прозвучал последний аккорд. Люся замерла с откинутой головой, тяжело дыша, подняв правую и опустив левую руку.
И ничего не произошло. Не обвалилась крыша от грохота аплодисментов. Никто не бросился к Люсе, чтобы качать ее на руках. Только одна из девушек еле слышно прошептала: «Ой, ну прямо как Уланова...»
Елена Ивановна, недовольно морщась, подошла к Люсе и стала объяснять: «Вот здесь спокойней, а вот там, где взмах музыки — Нона Владимировна, пожалуйста, вот-вот тут, — у тебя тоже должно идти взмахом. И потом при переходе не выпархивай, не надо. А вот руку — не знаю, — она в задумчивости покачала головой, — ты делаешь двумя, а что если одной? А? Попробуем. Внимание! Все сначала! Нона Владимировна, прошу вас».
Шла будничная, рядовая тренировка. Исправлялись ошибки, додумывались детали, в сотый, в тысячный раз отрабатывались движения. Неделю, месяц, годы...
Ну что ж, Александр не удивлялся. Он сам был спортсменом и хорошо знал, что такое соленый пот победы, какой ценой добывается лишняя десятая балла, лишнее очко, сантиметр, килограмм. Но знал он и ни с чем не сравнимую радость, когда, подняв его руку, судья объявлял: «Победил Александр Луговой!»
Как много надо трудиться, чтобы услышать эти три простых слова. Всегда, во всем. Разве Лузгин, сказав, что направляет его очерк в набор, не произнес те же слова: «Победил Александр Луговой!», — а профессор на экзамене, выводивший в его зачетке крупную пятерку, хоть и молчал, но думал то же: «Победил Александр Луговой».
Вся жизнь человека — борьба. С трудностями, препятствиями, врагами, обстоятельствами. С самим собой, наконец. И вот в этой последней борьбе победа всегда трудней...
Александр посмотрел на часы. Скоро Люся закончит тренировку, он проводит ее домой и поедет тренироваться сам.