Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Последнюю надежду на семейное счастье разрушило увлечение Александра Марией Антоновной Нарышкиной. Об этой женщине я уже рассказывала. По мнению двух фрейлин, хорошо знавших отношения при дворе, Елизавета легко могла вернуть любовь мужа. Если бы захотела.

Кто знает, может быть, и сам Александр надеялся, что жена попытается отвоевать его у соперницы, забудет о гордости. Но от гордости, если она есть, отказаться невозможно. Легче отступить с видом холодной независимости. А уж что там на сердце, никому не должно узнать.

Когда началась война с Наполеоном, Елизавета отдала на нужды армии все свои драгоценности, все личные сбережения. Помогала увечным, семьям, потерявшим на войне кормильцев. В Центральном государственном историческом архиве хранится фонд канцелярии императрицы Елизаветы Алексеевны. По сравнению с фондом свекрови – крошечный, всего пятьдесят одна единица хранения. Но это – не солидные, скрупулезные финансовые отчеты, как в фонде Марии Фёдоровны. Это личные просьбы о помощи, обращённые к женщине, на которую – последняя надежда. Это письма пострадавших во время войны 1812 года, во время наводнения 1824 года. Благотворила она втайне, её добрым делам только Бог был свидетелем. Для неё, человека истинно православного, благотворительность напоказ была невозможна. Она отдавала не лишнее, а последнее, не чужое – своё.

«Императрица предстала передо мной как ангел-хранитель России… Её чувства и мнения приобрели силу и жар в горниле благородных идей. Я была взволнована чем-то необъяснимым, шедшим не от величия, а от гармонии её души», – вспоминала не склонная к лестным отзывам о современниках мадам де Сталь.

А биограф Елизаветы, великий князь Николай Михайлович, имевший доступ ко всем документам, какие сохранились с александровских времен, писал о том, какую роль играла тихая императрица во время Отечественной войны: «Дотоле забытая всеми, Елизавета Алексеевна явилась ангелом-хранителем всех страждущих, и имя её стало сразу известно в России, где в самых разнообразных закоулках вспоминали о ней с благословением. Елизавета показала, что могла стоять на высоте своего положения».

Действительно, о глубоком и искреннем – не показном патриотизме царицы, о её помощи раненым, потерявшим кормильцев, осиротевшим, лишенным крова в тяжкие для России годы узнала вся страна. «Кто из русских может забыть кроткую Елизавету, венценосную супругу Александра Благословенного? Кто из русских может вспоминать о ней без умиления и чувства душевной, искренней признательности? Эта добродетельная государыня, мать сирот и несчастных, употреблявшая все дни незабвенной жизни своей на утешение страждущих и находившая сладкую, единственную награду в тихом, ангельском сердце своём, – была для России как некий дар всевышней благодати».

Это отрывок из «Заметок и дневников» современника Елизаветы Алексеевны Леонтия Васильевича Дубельта. Об этом человеке советская историография создала совершенно искажённое представление: ну что в недавнем прошлом могли сказать о начальнике штаба Отдельного корпуса жандармов, управляющем III отделением Собственной Его Величества Канцелярии?! Впрочем… сейчас тоже немного найдётся таких, кто скажет доброе слово, к примеру, о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском. Таковы уж издержки профессии… А на самом деле был Леонтий Васильевич человеком благородным и отчаянно храбрым. В наполеоновских войнах проявил себя героем. При Бородине был тяжело ранен, но как только смог встать на ноги, немедленно вернулся в строй. Как большинство тогдашних офицеров, был Дубельт известен свободомыслием, причём столь нескрываемым, что когда начались аресты декабристов, многие с удивлением спрашивали: «Что же не берут Дубельта?..»

Служить в корпусе жандармов он решился частью из материальных соображений (семью-то нужно кормить), частью надеясь делать добро на новом поприще. «Ежели я, вступая в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, – писал он жене (новая карьера мужа её отнюдь не радовала), – тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней полиции, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, – тогда чем назовешь ты меня?.. Я, согласясь вступить в корпус жандармов… предупредил Бенкендорфа не делать обо мне представление, ежели обязанности неблагородные будут лежать на мне, что я не согласен вступить во вверенный ему корпус, ежели мне будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно… Ты можешь быть спокойна, что я ни за что на свете не запятнаю своего доброго имени».

И, надо отдать ему должное, не запятнал. Василий Андреевич Жуковский, который близко познакомился с Дубельтом, когда им обоим выпала горькая миссия разбирать бумаги покойного Пушкина, убедился в глубокой порядочности человека, чья принадлежность к III отделению поначалу вызывала с трудом скрываемую неприязнь.