Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Бенкендорф в записках не назвал имени молоденького морского офицера, который вместе с ним самоотверженно помогал утопающим. Не назвал по вполне объяснимой причине: писал он воспоминания уже после декабрьского восстания, а тот отважный юноша был декабристом. Разве мог верноподданнейший Александр Христофорович сказать доброе слово о враге государя! Звали того офицера Пётр Беляев, служил он мичманом в Морском гвардейском экипаже и было ему от роду девятнадцать лет. Год спустя он вместе с братом Александром выйдет на Сенатскую площадь. По приговору Следственного комитата по делу декабристов братья Беляевы проведут тридцать лет в Сибири. Бенкендорф был членом этого комитета.

Кстати, тон воспоминаний будущего шефа жандармов и главного начальника III отделения Собственной Его Величества канцелярии, его склонность к идеализации образа и поступков монарха вполне понятны: преданность графа Бенкендорфа Александру известна. Но и декабрист Беляев с большой симпатией писал о том, как держал себя в те дни император, называл его ангелом-утешителем и считал, что намерения Александра были самые благородные, а сердце его «было полно любви к человечеству».

Едва вода настолько отступила, что можно стало проехать по улицам, Александр Павлович поехал в Галерную гавань.

Страшная картина разрушений предстала перед ним. Поражённый, он вышел из экипажа и несколько минут стоял безмолвно. Слёзы медленно текли по его лицу. Народ обступил императора с воплями и рыданиями. «За наши грехи Бог нас карает!» – сказал кто-то из толпы. «Нет, за мои!» – ответил с грустью государь.

Вот эти слова, мне кажется, и стали главным итогом того, что ему выпало в тот день пережить. Вряд ли было бы справедливо усомниться в искренности этих слов: слишком мало располагала к лицедейству обстановка, в которой они были сказаны, точнее – вырвались. Полагаю, он на самом деле верил, что Господь карает страну за грехи её государя – за его грехи. И вполне допускаю, что именно глядя на жуткие следы разрушений, на трупы своих ни в чём не повинных подданных, он принял окончательное решение отказаться от власти. Только вот в чём он видел свои грехи? Несомненно, в убийстве отца. Хотя прямой его вины, уверена, в этом не было. Что ещё? Может быть, осознал, как виноват перед народом, так и не выполнив обещаний, которые сулили его подданным достойную жизнь?

Меня занимает вопрос, на который не могу с уверенностью ответить: знал ли он слова Наполеона: «Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить». «Максимы и мысли узника Святой Елены», записанные Лас-Казом (куда среди прочего вошла и эта фраза), были опубликованы в 1820 году и вряд ли остались незамеченными российским императором. И вряд ли слова эти оставили его равнодушным: они явно были адресованы ему, хотя тот, кто их произнёс, и не мог быть уверен, что послание дойдёт до адресата.

И ещё одна мысль старого врага, уже покойного, не могла не задеть Александра: «В отречении монарха есть своего рода ирония: он отрекается тогда, когда с властью его уже не считаются». Он мог бы поспорить с Наполеоном. Да, когда тот вынужден был отречься, с его властью, действительно, уже не считались. Но он-то, Александр, ведь отречься мечтал всегда: и когда власти-то ещё фактически не было, и когда она укрепилась настолько, что никто и помыслить не мог с нею не считаться; и вот теперь… Нет, он и сейчас не был готов согласиться, что с его властью не считаются. Сейчас – другое: он сам чувствует, что его власть исчерпала себя, что его время кончилось.

Такого в русской истории ещё не случалось…

На троне у Александра Павловича (как я уже писала) было две жизни: первая та, о которой сказано: «дней Александровых прекрасное начало»; вторая – в которой военные поселения, шпицрутены, Аракчеев, тайные общества. Некоторые не исключают и того, что была ещё одна жизнь – жизнь старца Феодора Козьмича.

Легенду о таинственном старце даже и обсуждать всерьёз было бы невозможно, если бы Александр Павлович постоянно не возвращался к мысли об уходе. Свидетельств тому множество. Впервые он говорил об этом, будучи ещё юным великим князем, возвращался к этой теме в зените славы, во время триумфальной поездки по России, признавался братьям, Константину и Николаю, а незадолго до рокового отъезда в Таганрог – принцу Вильгельму Оранскому.

А то, что Александр согласился на отстранение отца от престола, повторяю: это не из желания властвовать. Он просто хотел жить: хорошо знал непредсказуемость и коварство отца, его жестокость, удивительным образом уживавшуюся с сентиментальностью, так что был готов и к смерти, и к одиночному каземату Шлиссельбургской крепости. Но какие бы предположения ни допускали историки, даже самые уважаемые, не верю, что он распорядился или даже согласился убить отца.