Победить тьму...

В последние несколько недель конфликты становились все ожесточеннее. У него не было ни братьев, ни сестер, которые могли бы разделить с ним свалившееся на него бремя, не было и другой семьи, с которой он мог бы поделиться своими невзгодами, да и во всей деревне, по его мнению, не было человека, с которым он мог бы поговорить. Он целиком подчинялся своим родителям и так или иначе понимал, что это — дело личное и не следует, чтобы кто-либо вообще узнал об этом. Но он не имел понятия, что делать, как противостоять происходящему вокруг него. Его красивая, молодая и счастливая мать — счастливая, по крайней мере, когда они оставались одни, — которую он обожал, превратилась в бледную вспыльчивую тень самой себя, а его отец, крупный и дородный, с багровым цветом лица, стал еще крупнее и багровее. Иногда Адам смотрел на руки отца, большие и сильные, скорее руки труженика, чем служителя Господа, и содрогался. Он знал, как они умели владеть ремнем. Отец верил в необходимость порки сына на благо его души при малейшем проступке. Адам не очень возражал в отношении себя: к этому он привык. Почти привык. Но он боялся, слепо и безотчетно, что отец изобьет мать.

Он так и не понял, из-за чего они ругались. Иногда ночью, когда он лежал в своей темной спальне, до него через стену доносились отдельные слова, не имевшие смысла. Его мать обожала горы и реку, деревню и вообще жизнь жены пастора, и у нее были десятки, а по мнению сына, сотни друзей, так почему же она выкрикивала, что одинока? Почему она говорила, что несчастна?

Не думая о том, куда направиться, он выбрал любимый путь сквозь деревья вдоль ниспадающего каменистого ручья и далее вверх по холму мимо белых пенящихся всплесков, образуемых в заводях водопадами, карабкаясь между березами, рябиной и падубом, сквозь лиственницы и ели, двигаясь к месту, где лес редел, уступая место гористому склону.

Теперь он замедлил шаг, сильно задыхаясь, но по-прежнему продвигаясь вперед по следам отар, сквозь траву и колючий вереск, огибая скалистые обнаженные породы, возникшие многие тысячелетия тому назад из-за вулканического и ледникового неистовства. Он шел в направлении высеченной из камня плиты с крестом, приписываемой преданиями пиктам, народу, обитавшему на этих холмах еще до пришествия скоттов, и охранявшей холм, намного возвышаясь над деревней и рекой. Он всегда приходил туда, когда ему было тяжело на душе. Плита стояла у небольшого леса со старыми шотландскими соснами, который являлся частью древнего Каледонского леса, опоясывавшего горы в далекие века, и была его собственным особым местом уединения.

Она находилась там на плоской вершине хребта вот уже почти полторы тысячи лет, наполовину окруженная старыми деревьями, возвышаясь под небольшим углом к вертикали и господствуя над округой, простиравшейся в ясный день миль на тридцать к югу и всего на две-три мили к северу, где высокие горы закрывали небо. На обращенной к солнцу лицевой стороне плиты был изображен огромный крест, заключенный по обыкновению кельтов в колесо и высеченный с замысловатыми кружевными узорами — композиция, символизирующая бесконечность жизни. С обратной стороны плиты были вырезаны языческие символы — змея, зазубренный сломанный посох, зеркало и полумесяц, — и против этой символики резко возражала вся деревня и, в частности, его отец. Томас Крэг говорил Адаму, что эти каменные символы высечены поклонниками дьявола, оставившими их там, на высоком одиноком склоне, в качестве тайного послания всем тем, кто будет жить после них. Иногда Адам считал настоящим чудом, что камень не был снесен, сломан и полностью разрушен, — возможно, это произошло потому, что он находился слишком далеко от деревни и на это понадобились бы огромные усилия, или потому, что втайне люди боялись до него дотронуться. Сам он не боялся. Но он чувствовал его силу — особую дикую магию.

Достигнув камня, он опустился у его подножия и, убедившись, что никто не мог видеть его, кроме кружившего в отдалении канюка, дал наконец волю слезам.

Но девочка видела, как он подходил к камню. Она и раньше часто замечала его, мальчика ее возраста, пролагавшего себе путь через вереск, и пряталась — либо позади камня, либо среди деревьев, а то и в мягком находящемся в постоянном движении легком тумане, часто опускающемся на это место.

За последнее время она трижды заставала его плачущим. Это тревожило ее. Ей хотелось узнать, почему он такой несчастный, она желала, чтобы он по-прежнему так же смеялся и прыгал, как тогда, когда принес с собой коричнево-белого щенка колли. Она так и не отважилась подойти к нему. Ей нельзя было здесь находиться. Брат будет гневаться, если узнает, что она далеко отошла от него, но ей надоело смотреть, как он работает. Стамески, молоточек, кернеры и другие необходимые ему инструменты аккуратно лежали на вереске вместе со свернутым трафаретом, который он прикреплял к камню, чтобы отметить очертания узоров.