«Помнишь, ты призналась мне, что обожаешь шампанское. Но тогда тебе было некогда, и мы, кажется, были на «вы». Что-нибудь изменилось с тех пор?» Ласково улыбается в ответ серыми глазами самая красивая женщина института. Констатируешь: «Мы стали на «ты» — это раз. А еще? Отношение к шампанскому, надеюсь, не изменилось?» — «Нет», — смеется самая красивая женщина института. Вот только чему смеется она? Витиеватости твоей речи или полной безнадежности твоих лукавых попыток? Безнадежности, понимаешь ты, и тем не менее: «А как с занятостью? Все то же?» Люда вздыхает — тяжко, но, конечно же, не всерьез. Ведь все это игра, забава, треп за сутулой спиной разглагольствующего по телефону охотника Федора Федорова. «Все то же», — признается она и разве что не прибавляет: и так будет всегда. «Чудесно! — ликуешь ты. — Научный работник, который ради дела жертвует шампанским, пойдет далеко и быстро». Люда дружелюбно смежает веки, благодарит за понимание и неназойливость, ибо ты, умница, не пытаешь ее, какие такие важные дела мешают ей вкусить во внеурочное время божественного напитка, которым бескорыстно рвется угостить ее сослуживец и будущий шеф. Такой момент, но Люда упускает его.
Мочалка, мыло… Что ты ищешь тут? Братец прав — скряга твоя память. Какой только хлам не пылится в ее бездонном чреве! Застегиваешь портфель. Кто-то, видать, насплетничал о тебе молочному брату, а он… Но и на человека, который верит сплетням, он тоже непохож.
— Вы уходите, Станислав Максимович? — Нина зябко кутается в пуховый платок. — Вас Архипенко искал.
Или все дело в его манере держать себя, которую ты, комплексуя, принимаешь за антипатию к собственной персоне? Конечно, комплексуя, ибо за что не любить тебя аспиранту Виноградову?
Небесными глазами глядит лаборантка — ответ ждет. Зачем вдруг понадобился ты доценту Архипенко? В отличие от молочного брата этот полнотелый филателист с печальными залысинами питает к тебе жаркую симпатию. Будем надеяться, не только из-за марок, которые ты привез ему из Югославии.
— Что-нибудь срочное?
— Он не сказал. — Лицо бледное и зыбкое, как отражение в воде.
— Я вернусь к двум. У меня еще пара.
Архипенко в сатиновых трусах… Энергично одеваешься. Мимо ушей пропускает молочный брат твое бравурное «чао».
Его дело, в конце концов, защищаться не тебе, а ему, а кто может поручиться, что не кандидату Рябову выпадет честь быть официальным оппонентом? Ты не откажешься — блистательная возможность преподнести строптивому брату урок великодушия и строгой объективности.
На улицу выходишь. Всюду солнце — в сырых тротуарах, окнах, каплях воды, падающих с крыши, лакированных женских сапожках, стеклах машин. Низ водосточной трубы — из молодой жести, еще не крашенной, и здесь солнце прямо-таки неистовствует. Журчание, звон. Смеются девушки с непокрытыми головами. Распахнутые пальто.
К пятнице от снега не останется и следа… Ходит ли автобус в распутицу?
6
Хорошо! Еще холоднее, вот так. Кипятком покажется теперь вода в бассейне. Запрокидываешь голову. Острые густые струи — в лицо. Ледяной массаж. Нашариваешь горячий кран — закручен до отказа. Лишь в студеной воде по-настоящему живет тело. Свежесть чистой стянутой кожи. Мускулы как взведенные курки.
«Твой портрет написать. Голубое, белое, слоновая кость. Передать силу твою».