Победитель. Апология

С моря дул ветер. То ли он принес влагу, то ли прошел дождь, пока ты ел кефаль по-гречески, но только тротуар был мокрым и листья не шуршали под ногами, как в ту ночь, когда ты вышел от нее, а она осталась — с подкатившей к горлу дурнотой и глазами, полными мольбы и ужаса: ты видишь ее такой! Дошел до театральной площади, постоял, издали глядя на выключенные автоматы газированной воды. Боже, как далеко еще до утра! Сумасшедший вихрь последних дней — все торопится, мельтешит, голова кругом — и в то же время так медленно все!

Чужие ноги — твои ноги — с усилием отрываются от земли, делают гигантский шаг (на миг ты даже зависаешь в воздухе), затем опускаются — и снова вверх. Бежишь. Да-да, бежишь, хотя трудно представить себе что-либо более медленное. За тобой с улюлюканьем и гиком гонится толпа: «Вон он, держи! В гимнастерке!» Ты сжимаешь в руке чужую шапку. Мех гладок и шелковист, холодит пальцы. Ты не воровал ее, хотя это действительно не твоя шапка — бог весть как она очутилась у тебя. Надо бы остановиться и все объяснить им, но ведь налетят, раздавят — и ты наращиваешь темп. Вокруг тебя — старинные величественные шифоньеры и кровати с шишечками. На панцирной сетке сидит, по-турецки поджав ноги, осклабившаяся старуха. Она чем-то запускает в тебя, но то, чем она запускает, летит медленно и растворяется в горячем мареве. И тут вдруг ты с ужасом понимаешь, что сейчас старуха проворно вскочит с кровати, бросится наперерез тебе и подставит ножку — со всего маха шмякнешься ты в пыль лицом. Настигнув, будут бить ногами в сапогах — в лицо, в лицо, а тебе некуда спрятать его. Изо всех сил вжимаешься в жаркую землю с окурками и семечной скорлупой. Как душно! Хочешь проснуться (опять спишь на животе, лицом в подушку!), но не можешь, а дальше медлить некуда, потому что еще миг — и двенадцатилетний подросток, подлетевший вместе с толпой, саданет носком сандалии под ребро, в самое чувствительное место. Ты даже успеваешь разглядеть эту новенькую и потому особенно твердую, особенно опасную сандалию.

— У меня вопрос к подсудимому.

Дыхание перехватывает — ты знаешь, что это за вопрос, ты уже давно ждешь его. Вернее, не ты — это он караулит тебя. Однако обвинение и на этот раз интересуется другим: что заставило тебя ударить лежащего ничком человека в гимнастерке? Гнев? Азарт?.. Понятия не имеешь. Но если суд полагает, что и это имеет отношение к делу, то ты постараешься ответить. Видимо, по молодости лет ты не отдавал себе отчета в том, что человеку больно.

Сбоку от стола, за которым беспристрастно восседает в высоком кресле судья, пристроился секретарь и все строчит, строчит… Каждое твое слово фиксирует он. Вот и сейчас записал: «Не отдавал отчета, что больно».

За все три года (три года и четыре месяца) ты никогда не являлся к ней в такую рань (а в тот день, когда улетали в Москву на «Спартака»? Нет. Вы встретились на автовокзале, возле стоянки такси) — никогда, и тем не менее она не удивилась, открыв тебе. Тебе даже показалось, что она ждала тебя. На ней были розовое вязаное платье и сиреневая кофточка, которую она не надела, а лишь накинула и теперь придерживала рукой. Ты внутренне подобрался, как бы…

— Как бы что?

— Как бы… Это ощущение трудно передать одним словом… Просто я понял, что все будет гораздо сложнее. — И прибавляешь с невеселой усмешкой: — Утро было прекрасным. Светило солнце.

Северный ветер заносил под козырек телефона-автомата брызги дождя. Ты снял мокрые очки и, держа их вместе с записной книжкой, близоруко набрал номер.

— Будьте добры, к вам позавчера поступила больная Вайковская Фаина Ильинична…

В лицо порывами швыряло дождь, но ты не отворачивался, только жмурился, но и жмурясь, видел, как мимо шествует под зонтом долговязая фигура. Очень медленно шествует…

— Кто спрашивает? — произнесли наконец на том конце провода.

— Это из роно, — деловито и быстро, коснувшись губами мокрой пластмассы, ответил ты.

И опять сделал паузу. Долговязая фигура остановилась, постояла, словно вслушиваясь вместе с тобой, и двинулась дальше.

— Больная умерла… Вчера в тринадцать сорок.

Не по фамилии — больная.

— Будьте добры… — Ты не сразу вспомнил выпестованный за ночь вопрос, но что могло быть естественней этой невольной заминки? — От чего… больная?.. — «Умерла» проглотил, не смог. — Какой диагноз? — всплыло наконец спасительное слово.

По телефону, оказывается, такие справки не дают… Вот номер лечащего врача… Ты внимательно слушал, но не записывал и не запоминал, потом поблагодарил и долго не мог попасть ушком трубки на рычажок: дождь слепил не защищенные очками глаза. На миг мелькнуло, как стоит она в розовом платье, придерживая у живота стекающую с узких плеч сиреневую кофточку.

Да, внутренне подобрался и встревожился — ты не собираешься отрицать этого, но ты ничем не выдал себя. Легки и элегантны были твои движения, ты даже сделал ей комплимент, что она отлично выглядит. Закрыв за собой дверь, щелкнул предохранителем английского замка.

— Зачем?