Игнорирует — весь там, в шедевре. Губы плотно сжаты. Желваки напряглись, а взгляд, взгляд… Сколько вдохновенного огня в нем!
— Это очень хорошая работа. — Протяжный вздох. Как мне жаль тебя, мой младший брат! Хорошо, я растолкую тебе популярно. — Можно нарисовать самолет в воздухе, но лететь он не будет. Картина не должна вонять моделью, она должна пахнуть ею. Это некто Ренуар сказал. Здесь передано движение. Внутренняя энергия, которая отрывает машину от земли.
Грустно мне, Станислав. Все же ты мой родственник, а так непроходимо туп.
Благодаришь улыбкой. В отношении самолета тебе понятно.
— Я слышал, при отборе стюардесс учитывают внешние данные. Ты убежден, что твоя кандидатура пройдет конкурс?
Братец с кривой усмешкой отворачивается от шедевра, стягивает, кряхтя, свитер. Что спорить нам? Заранее согласен с любой твоей ересью, только, ради бога, замолчи, не мучай меня своими вульгарными замечаниями.
— К тому же, — не унимаешься ты, — ей не хочется лететь. — Достанет ли у него силы не обозвать тебя кретином в своем собственном доме? Страдание на алтаре гостеприимства. — Мне кажется, она думает не о полете, а что забыла выключить утюг.
Ты закончил. Ты обреченно берешь свой ополовиненный стакан. Мутные потеки на внутренней стороне стекла, но надо пить — страдай и ты на алтаре гостеприимства.
— Как ты сказал?
Что означает этот тон? Эта замершая коренастая фигура со свитером в руках? Угроза применения силы? Уж не забыл ли он в приступе авторского самолюбия, что ты был финалистом городского первенства? Не чемпионом, как он всюду аттестовал тебя, — всего лишь финалистом, да и то среди юниоров, но этого вполне достаточно.
Ты миролюбиво улыбаешься. На нем розовая майка. Или не розовая — грязная?
— Я ведь дальтоник, — оправдываешься ты.
— Ты гениально сказал! Ты понял самую суть вещи. Ей действительно не хочется лететь, она думает о своем, о своих земных делах. Что утюг забыла выключить — об этом, может. Не знаю, о чем. Важно другое. Ты помнишь Светку? Или ты не знал ее? Светку-стюардессу, с Сашей Бараненко летала? Который на гитаре играет?
Можно временно отставить стакан.
— Не помню Светки-стюардессы.
— Я писал ее. И страшно хотел передать это ее выражение. Надо лететь, надо улыбаться пассажирам, конфеты с милым личиком разносить, а на душе пакостно. Совсем другое на душе.
Пластмассовый стаканчик с минеральной водой. «Пожалуйста», — галантно протягиваешь ты своей тогда еще безымянной спутнице, но она отрицательно качает головой, будущая девочка из Жаброва, и тогда ты предлагаешь: «Может, сладкую?» Самому смешно: Станислав Рябов в роли дамского угодника. «А есть?» Стюардесса терпеливо ждет с подносом в руках. Вытянув как гусь шею, находишь чашечку с лимонадом. Осторожно берет двумя пальцами, на указательном — стрелка пореза в слабой желтизне йода.
— Это невероятно трудно: на душе кошки скребут, а ты обязана быть веселой и приветливой. У Лотрека это здорово передано — в его певицах. — В иллюминатор косо бьет солнце, разъединяя ее брови на отдельные волоски. Не смотрит на тебя, но ты угадываешь: помнит, все время помнит, что ты — рядом. Или это последующие события отбросили ложный и значительный блеск на те первые минуты? — …Никак не получалось. Поймать выражения не мог. Пять или шесть эскизов сделал, я тебе покажу. Она позировала мне. А потом за рекламу сел, и сразу написалось. Я понял, чего не хватало — контраста! Самолет — это движение, сгусток энергии, и этой энергии надо подчиниться. Нельзя не подчиниться. Она подчиняется, но только внешне, на душе у нее совсем другое — ты правильно сказал. Видишь, сейчас она улыбнется. Ей необходимо улыбнуться! Самолет взлетит, а она улыбнется. Это самое трудное: поймать не момент, а его преддверие, за секунду
Не верит, что это он сказал. Подтверди:
— Это ты сказал.
— Что?
Ты хам! Брат выкладывает перед тобой душу, а ты скоморошечьи щелкаешь ее по носу. Интересно, есть ли у души нос?
— Я слушаю. — Серьезно и внимательно и даже слегка киваешь головой, подтверждая. Что? Неважно. Главное — подтверждая.
Цвет, оттенок, линия… Неужто и впрямь не понимает он, что для девяносто девяти процентов все это — слова, просто слова?
— Сезанн мечтал выразить цветом черное и белое. Цветом! Хотя черное — это отсутствие цвета.
Сезанн, Тулуз-Лотрек и как его? — бросаешь взгляд на книгу — «ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ». Накладные расходы человечества. Однако ты не собираешься утверждать, уподобляясь классическому образу технаря-догматика, что можно обойтись без них. Упаси бог! Ты вообще не сторонник крайностей.