Победитель Хвостика

А о тебе, Витька, я прочитаю стихотворение небезызвестного всем вам Внукова. Оно называется «Ктырь».

Вы время не теряйте, скупайте банки, склянки,
бутылки и копилки, машины и тазы,
затем их продавайте
и деньги выручайте,
потом приобретайте:
красивые тарелки, носки и утюги,
сгоревшие кастрюли, протухшие пилюли
и много-много-много подобного добра.
Свалите это в кучу большую-пребольшую,
заприте ее в комнате и выбросите ключ.
А если кто-то спросит, зачем вы это сделали,
нахмурьте тихо брови,
сложите пальцы фигушкой,
потом ударьте глупого по правому предсердию,
окрасьте ноги суриком и выпейте нарзан.
Когда приестся вам подобное занятие,
стащите у кого-нибудь зеленую клееночку,
проткните ее вилочкой и выбросите вон.
Через неделю, месяц, а может, через год
вы всем обзаведетесь: накупите сосисок,
наперстков и котов.
Потом у вас появятся: мохнатая подушечка
двенадцать фунтов сахара,
баранок связок сорок и тридцать две козы,
а кроме всего прочего, немножечко корзин,
сиреневая крышечка и полный дом картин.
В картинах же рисованы
пузатые людишечки на хилых лошадях,
графъя все безбородые, жующие горох,
писатели усатые, задумчивые физики,
циклопы некрасивые
и прочие геологи из разных министерств.
И кто бы ни увидел подобное явление,
все сразу вас нахваливать начнут без лишних слов,
потом обнимут весело, задушат, и конец.
В аду вас будут жарить, варить и запекать,
немножечко отрежут, кусочек отстригут,
а остальное с криками съедят или сожгут.
Но вы не голосите и в чайник не дудите,
поскольку мне сегодня совсем не дали спать.
Такие вот коллизии случились невзначай,
когда стихи серьезные учился сочинять.

— Та-ак, состязанию рапсодов — конец, — вдруг сказал Николай Марков. — Все за работу. Пальцев идет.

Маза и главное очищение

После обеда Танька отводит меня в сторону и го-иорит:

—   Сегодня надо очищаться.

—   Устал... — начинаю ныть я. — Может, завтра?.. А то я уж и не боюсь в лесу ничего...

- Там и бояться нечего, зевать только не надо, — отвечает Танька. — А в другой день нельзя. Сегодня v луны такой ущерб, что она похожа на череп. И древних книгах сказано: «...и когда глаза Мертвой Головы откроются на землю, люди становятся мяг­кими, словно глина...» Так что будь готов.

- Всегда готов, — говорю. — А чего ты такая добрая?

— Иди-ка ты...

Я жду до вечера.

Солнце заходит. Рассеченные пилой лесного гребня, его лучи поднимаются вверх подобно прожекто­рам и бьют в брюхо белому облачному клубу. Клуб делается пунцовым и, покосившись, плывет к горизонту. Начинается наводнение ночи, и загорается звездный салют. Я, нервничая, дожидаюсь, когда ар­ка Млечного Пути дотянется до сосен, и встаю. Фонтан зеленого огня на западе слабеет, и во всю мощь сияет чистейшая синева за космическими огнями. Мне почему-то грустно, будто я собираюсь умирать. Очищаться, конечно, здорово, но я все равно что-то теряю...

Я встречаюсь с Танькой на шоссе, и мы идем в глубину сумерек.

Старая Багарякская дорога не страшная, а торже­ственная. Сосны выстроились огромными рядами, еловые пики вытянулись к небу, березы и осины со­брались в купы, и в них слышен плеск листьев. Тро­пинка прекращает вилять и бежит ровной линией. Поваленных стволов больше нет, они уползли. В ку­чах папоротника что-то едва заметно переливается рубиновым светом. Лес просматривается насквозь и похож на грот со сталактитами. В гуще его вспыхи­вают бледно-зеленые искры. Почти оглушая, вере­щат хортобионты. Над дорогой, одним концом упи­раясь в водохран, а другим — в Багаряк, стоит Млеч­ный Путь. Он струит холодные, прозрачные волны, и лунные колоннады танцуют, как водоросли.