Победитель коммунизма

Он победил коммунистическую партию, победил революционную заразу, повёл страну по своему пути, по пути укрепления сильной империи. У него не было выбора: он вынужден был сохранить коммунистическую фразеологию, он не мог открыто проповедовать свою собственную идеологию. До 1937 г., пока не был нанесён основной сокрушительный удар по коммунистам, отказаться от их идеологии означало гибель. Но пока готовился удар 1937 года, идеология коммунистов прочно стала идеологией государственной. Конечно, всерьёз сведущи в идеологии были немногие и их легко было уничтожить. Но отзвуки её усвоили миллионы, их два десятилетия убеждали, что они строят новое великое общество. И хотя коммунисты после 1937 года были уже мало опасны Сталину, громогласно отказаться от этой мишуры Сталин не мог, он, наверное, и не слишком огорчался: он не мстил терминам. Если народ привык к определённой фразеологии лозунгов – будем либеральны, оставим ему эту жвачку, но начиним другим содержанием – это был выбор практика и выбор удачный во многих отношениях.

Этот выбор не прерывал кажущейся идеологической преемственности власти Сталина, что по-прежнему было важно для инородца во главе России. Ненавистного Ленина пришлось оставить богом – дальновидный ход – сохранить его мощи – был сделан загодя. Практик Сталин подавил гордыню – согласился быть лишь преемником, продолжателем этого бога. Москва стоит обедни, пусть молится мощам, но слушаются Сталина и идут его путём. Фальсифицировать историю было нетрудно – Сталин стал ближайшим другом, соратником этого бога.

Сохранение презренной фразеологии оказалось сверхудобным в имперских замыслах. Надо платить валютой, чтобы заставить кого-то в далёкой Азии или Южной Америке работать на Великую Россию. Марксова терминология давала таких работников бесплатно: люди готовы сложить головы за коммунистическую мечту, не зная, что умирают за неведомую Россию.

Но чтобы фразеология служила своей цели, нужно следить, чтобы люди не совались слишком глубоко в источник этой фразеологии, нужно контролировать их. Так занятия полиграмотой, кружки и курсы марксизма стали оперативным органом проверки людей. Умные понимали: усваивай только фразеологию и употребляй её как приказано. Глупые задавали вопросы: сколько их, глупых, попало в Сибирь за это или просто не смогло продвинуться.

Но народ попался уж больно вопрошающий – негуманно учить народ чему-то совсем противному действительности. Негуманно учить одному, а заставлять делать другое: никакая диалектическая логика здесь не поможет. Сталин и не планировал до конца быть негуманным. Он эту идеологию задумал запретить, оставив лишь свой марксизм, который по примитивизму своему должен был быть меньшим соблазном для мудрствующих: кто же будет придираться к таким бессмертным истинам, как, например, Грамматика – правила изменения слов?

Он начал эту работу, написав «Марксизм и вопросы языковедения» и «Экономические проблемы в СССР» *. Я уверен, что он планировал написать ещё несколько лубочных картинок для замены марксизма, и потом постепенно запретить широкое хождение книг Маркса, Энгельса, Ленина: и так уже много не переиздавалось. Вместе с доброй чисткой это бы почто совсем излечило бы страну от Коммунизма. Но не только оставить эту фразеологию хотел он. Надо было начинить её другим содержанием, надо было соединить эту фразеологию с имперской идеей. И он делал это.

Ещё в 20– х годах он открыто отказался от идеи мировой революции. А это не просто практический ход: давайте строить своё хозяйство и не тратить силы на фантом. Это ход идеологический: в замену пролетарской солидарности был возрождён имперский патриотизм, умело соединённый в рамках фразеологии с ненавистью к заграничной буржуазии. Клевета о безысходной нищете рабочих в западных странах помогала не только развивать в людях эту ненависть, но заставить их охладеть к идее солидарности с западными рабочими: они-де слишком задавлены, слишком рабы и выглядят несопротивляющимися недоумками -какая уж там солидарность с отсталыми, мы далеко впереди. Кто, даже из коммунистов, мог всерьез возражать против патриотизма, когда это подносилось вначале как вроде бы «классовый патриотизм»… Но за возрождением патриотизма шла вся нормальная и потому близкая людям национальная идеология с понятием Родины, со служением Родине, с Родиной превыше всего. Говорят, * Сталин всю жизнь до 1940 года мстил Троцкому – нет, он его мог только благодарить: возможность связать оппозицию в партии с Троцким, а следовательно с заграницей была удачей для него не только в подавлении коммунистов, но и в пропаганде имперской идеологии: чтоб знали, что там везде все враги. Так и усвоили.

Патриотизм – огромный скачок от наднационального коммунизма. С коммунистической точки зрения обращение к патриотизму даже во время войны – еретично. Вот что пишет И.Данишевский ** о речи Сталина 7 ноября 1941 года: