Победитель свое получит

– Вдвоем? Черта с два! – вспыхнул Кирилл и показал Илье крепкий кукиш. – Я что, враг себе? Таких Анжелик я могу иметь сотню, а голова у меня всего одна.

– Разве вы Анжелику не любите? – изумился Илья.

– Нет. Тебе от этого легче? Какой же ты, Бочков, дурак! Впрочем, ты просто еще очень молодой. Смешно смотреть, как ты таешь от одного вида этой нашей серой мышки, как ее?.. Все, молчу! Не надо размахивать конечностями. Все, забыли!

– Что передать Анжелике? – угрюмо спросил Илья.

– А ничего. Черт с ней!

– Но она вас любит! Ей плохо! Алим ее убьет!

– Не убьет, – равнодушно сказал Кирилл. – Не грузись из-за ерунды – ничего страшного не случится. Из ничего и выйдет ничего, сказал Шекспир. Глупые стишки, как всякие, что набиты житейской мудростью. Рассосется трагедия, как прыщ. Живи спокойно, рыцарь бедный! Женщин много, а искусство вечно. Все, на сцену!

Он захлопал своими широкими ладонями, и студийцы повалили из-за кулис.

Репетиция продолжилась. Вдохновение покинуло Кирилла – но не разящая злость. Войско Фортинбраса, сформированное из безликих эльсинорцев и тех героев, чьи трупы не лежали на сцене в финале, отчаянно маршировало взад и вперед. Оно производило дикий грохот, от которого то и дело мигали скудные лампочки Дворца металлистов.

Но Кирилл по-прежнему был недоволен.

– Громче! Грубее! Брутальнее! – вопил он и сам бил в такт ногой, на которой ботинок просил каши.

Странно, но Кирилл больше не хотел, чтобы посреди сцены лежал Лаэрт в неудобной позе. А ведь и Клавдий, и Гертруда, и Виталик неподвижной грудой покоились у задника! Режиссеру теперь, наверное, даже смотреть на Илью стало противно. Он муштровал свое войско, а большая и лучшая часть его мозга билась над проблемами, подброшенными Бочковым. В бездонных зрачках Кирилла пылал жгучий огонь самосохранения.

– Вот что, Бочков, – вдруг сказал он, бросив маршировку и метнувшись в кулису, где в привычной тени стоял Лаэрт и думал, что никто его не видит. – Скажи своей коллеге по гастроному, чтобы она забыла дорогу ко мне на квартиру. И пусть больше не звонит – так мы еще имеем шанс уцелеть. Номер мобильника я сегодня же поменяю. Пусть она затаится, а там видно будет. Понял, рыцарь бедный?

Илья согласно кивнул. Все оказалось плохо и страшно – гораздо хуже, чем он ожидал. Погибай теперь, Изора…

Сколько раз он морил ее в своем нордическом замке! Сколько раз он радовался, глядя на розовый дымок, который курился на месте, где стояла только что белокурая колдунья. Потом и дымок исчезал. Ура! Зато теперь… Войско Фортинбраса бешено топотало, и от этого казалось, что в мире уже началась какая-то незваная жестокая война, что появятся вот-вот чудовища, которые не пощадят никого. Даже байковая кулиса, за которой стоял Илья, сама собой колыхалась грозно и мерно, как от чьего-то большого дыхания.

А Кириллу не было ни страшно, ни интересно.

– Вялый шаг! Так лохи плетутся, а не викинги печатают шаг! – брезгливо кричал он. – Громче! Побольше милитаризма! Нет, их не вразумишь… Крайний сзади, вон со сцены! И тот, что в синем. Да, да, ты, бездарь. Вон!

Бездарем в синем оказалась Тара. Она послушно покинула строй викингов и знакомой рысцой, прижав руки к щекам, побежала в потемки кулис.

Сердце Ильи замерло от любви и жалости. В первую секунду он даже захотел огреть чем-нибудь Кирилла по гладкой круглой башке. Но ничего подходящего поблизости не было, кроме стула. Да и на этом стуле, обняв его драную суконную спинку, восседал своим крепким задом великий и жестокий режиссер Попов. Он барабанил в такт по коленке своей небольшой, но широкой рукой.

Все это запомнил Альфил, не прощающий обид! Однако наказание врага он отложил до лучших времен. Он бросился вслед за Тарой.

В этот час просторы Дворца металлистов были пусты и начисто лишены освещения: почти все лампочки кто-то вывернул и унес домой. Но Илья за время своей театральной карьеры успел изучить закулисье. Он смело шел на звук мелких, сбивчивых шагов Тары. Еще он слышал впереди душераздирающие, влажные всхлипы, от которых горько таяло сердце. Иногда раздавалось сморкание и стоны.

Наконец шаги стихли, а сморкание усилилось. Тара не была оригинальна: побродив и поплакав в пустых коридорах, она забилась в угол, где были сложены старые декорации. Здесь, под немигающим взором фанерной матрешки, Илья уже дважды вступал в поединок с всесильным Поповым и даже думал, не стоит ли зачислить режиссера в черные рыцари.

Теперь в этом углу рыдала бедная Тара. Она с ногами забралась на огромный сундук, который был расписан для какой-то сказки корявыми загогулинами.

Илья приблизился к сундуку. Он нарочно топал погромче, чтобы не напугать Тару.

– Кто здесь? – спросила Тара темноту плачущим голосом. – А! Это ты, Бочков…

– Можно я тоже тут посижу?

– Можно, если не будешь сочувствовать и приставать.

Илья присел рядом, на жесткий краешек сундука. В темноте белел носовой платочек Тары, в который она сморкалась, и гораздо смутнее – ее лицо. Все остальное едва проступало из тьмы и было неузнаваемо. Лишь вверху, как сумасшедшая луна, торчала громадная физиономия матрешки.