Победитель турок

И вместе с теми, кто еще в тот же день нашил себе на грудь крест, монахи двинулись на юг, к Нандорфехервару. Впереди, босой, с непокрытой головой, шел старый монах, который обращался к крепостным с призывом, шел пешком, едва притрагиваясь к питью и еде и, как видно, не страдая от летнего зноя.

— Сила божия в нем! — говорили крепостные и шли за ним, тоже босые, с распрямленными косами на плечах.

А старый монах в каждой деревеньке, попадавшейся им на пути, говорил, обращаясь к народу:

— Осените себя крестным знамением, возлюбленные крепостные, осените крестным знамением не только грудь свою, но и все орудия, что в руки вы берете. Осените крестом всю худобу свою, ибо знак сей — знак вашего искупления. И залог лучшей жизни вашей.

И крепостные, к которым никогда еще так не обращались, которым еще никто не сулил лучшей жизни и которых никогда не ободряли обещанием небесного и земного блаженства, толпами следовали за звонкогласым монахом. Если он поднимал руку, и они поднимали руки, если он начинал молиться, и они начинали молиться, если он отправлялся в дорогу, и они отправлялись в дорогу с ним вместе…

— Какое нынче число? — спросил Хуняди у своего писца священника Золтана.

— Десятое июля, господин генеральный военачальник.

Хуняди это знал, вот уже несколько недель он всеми нервами своими встречал и провожал каждый следующий день календаря, почти физически ощущая, как они летят. Сбор войск, выступающих против турок, был назначен на двадцать девятое июня — и вот сегодня, двумя неделями позже, здесь, в Кеви, на левом берегу Дуная, в нескольких милях от Нандорфехервара, он чуть ли не в одиночестве стоял со своей армией. Где король Ласло, где королевский наместник Гараи, где Уйлаки, Цилли, Розго-ни, Хедервари и прочие? Где Цудары, Бебеки, Перени, которые еще недавно были его добрыми помощниками и верными сторонниками?

Накануне он получил от папского легата Карваяла весть из Буды, что король выступил оттуда, но направился в Вену, якобы на охоту, — покинул страну, почти как беглец… После этого, разумеется, и остальные вельможи не сдержали данного Капистрано и папе обещания, не прибыли в лагерь. Это был удобный случай, удобный предлог оставить Хуняди, этого выскочку, погибать одного… Да неужто они все еще не видят, что речь тут не о нем, не о его личной судьбе идет, а о судьбе отечества, судьбе христианства? Или ненависть их к нему сильнее любви к родине и к церкви? В чем провинился он, за что его так ненавидят?

Капистрано, неутомимый старик, вернулся вчера из Калочи. Хотел уговорить калочайского епископа Рафаэля Херцега оказать помощь против турок, но и епископ отклонил его просьбу. И это — первосвященник церкви, вокруг паствы которого уже кружат да точат зубы волки!

«В чем же я провинился перед ними?» — спрашивал себя Хуняди по многу раз на день в течение этих двух недель, проведенных в истерзавшем все нервы ожидании. Чем провинился он перед королем Ласло, рожденным после смерти отца своего? В том, что поддержал в свое время не его, грудного младенца, а поляка Уласло? Но ведь с той поры Хуняди многократно искупил эту вину свою, которая была и не вина, а истинный долг его, выполненный в интересах страны… И ежели по-прежнему не может признать этого юный король, если по лживым наветам льстивых своих советчиков все еще считает это виной и грехом его, то мог бы, кажется, и своим умом сообразить, что именно Хуняди был одним из тех, кто вырвал его, вместе с королевской короной, из рук хитрого и вероломного императора Фридриха… А в чем провинился Хуняди перед Уйлаки, бывшим своим союзником, который теперь вдруг повернул против него? Или все еще простить не может, что Хуняди правителем выбрали? Но что ж, если именно ему было оказано доверие сословий, против этого никто не вправе голос подымать… В чем грешен Хуняди перед Цилли? В том, что путь ему отрезал к боснийскому престолу? Это так, но само стремление Цилли к престолу было направлено против Хуняди, так что, выходит, он не нападал, а защищался. Да и вообще они с той поры примирились… Ну, а перед Гараи в чем повинен? Перед остальными? Они не могут попрекнуть его даже тем, что Хуняди будто бы слишком возгордился своей властью, — ведь, сделавшись правителем, он все старания применил, чтобы жить с ними по-хорошему. Хотел сам предать забвению и их заставить позабыть о вражде, установить единство хотел, чтобы сплотить общие силы для защиты страны. Так в чем же тут дело, за что?..

Бесчисленное множество раз пытался он мысленно разобраться во всем, но, дойдя до этого последнего вопроса, застревал неизменно. Так было и теперь.

— Пойду осмотрю лагерь, — сказал он оруженосцу Секеи. — Ежели господа искать меня станут, скажи, что вернусь тотчас.