Победитель турок

Маленький христианский флот представлял собою столь жалкое, убогое зрелище, что турки, увидев его в излучине реки, разразились громким хохотом и насмешливыми криками. Однако христиане не обращали внимания на насмешки и прилагали все усилия, чтобы убыстрить ход своих подгоняемых течением судов, направляя пх прямо на сцепленные, меж собой турецкие корабли. Столкновение было таким сильным, что цепи и канаты, связывавшие корабли, оборвались во многих местах и множество турецких судов было повреждено. Суда противников смешались, увлекаемые течением реки, на них началась ужасная резня. Христиане сражались храбро, презирая смерть, распрямленными косами они сталкивали турок в воду, прирезывали их из милости, а с кем не могли справиться оружием, утаскивали за собой в глубь реки. Отец Янош, стоя на берегу, показывал им крест и громким, слышным и на середине реки голосом ободрял своих воинов, суля отпущение грехов и небесное блаженство. А Янош Хуняди тем временем вторгся с берега на сцепленные турецкие корабли, производя в рядах язычников страшные опустошения. Те защищались отважно и отчаянно, уже казалось, что их сопротивление вот-вот сломит атаку христиан, когда вдруг стоявшие на берегах крестоносцы разразились громкими кликами ликования: в тылу турецкого флота показалась армада кораблей из крепости. Попавшие меж двух огней турки потеряли голову и думали теперь лишь о том, чтобы удрать и спасти оставшиеся в целости суда. Они развязывали цепи, рубили канаты и, доверясь течению, спешили уйти от верной гибели. Река была полна трупов и тонущих вопящих людей — христиан и язычников. Но путь в крепость был свободен…

Наступило утро, неправдоподобно светлое, молочно-белое, раскаленное июльское утро. С южных башен взгляд беспрепятственно летел далеко, на многие мили, покуда не натыкался неожиданно на стену взбегающих ввысь холмов. Обрывистые склоны холмов были зелены, леса чередовались темными и светлыми пятнами, казалось, они истекали красками: зелень всех оттенков, сливаясь, бежала вниз, в распластавшуюся у подножья холмов долину, бежала все дальше по ее ухабистым просторам и по бугристой низине, прорезанной рвами до самой крепости. Взгляд, скользивший по руслам зеленых потоков, заливавших склоны холмов, вдруг останавливался на потоке иной пестроты и красок: то был огромный лагерь сухопутного турецкого войска, который заполнил всю низину перед крепостью так, что земли под ним не было видно. Бесчисленное множество шатров блистало всеми цветами радуги: на высоком холме — самый большой и самый пестрый — стоял шатер султана Мехмеда, а вокруг него, словно цыплята вокруг наседки-матери, раскинулись шатры беев, пашей и прочих военачальников. За ними же густо, один к одному, теснились шатры воинов, напоминавшие отсюда, сверху, гигантскую россыпь грибов. И над каждым шатром — а также на беспорядочно оставленных повсюду повозках, на рогах самых красивых буйволов и волов — развевались знамена и штандарты с полумесяцем и конскими хвостами.

Сейчас воины закапчивали утреннюю молитву: пав на колени перед шатрами, они то склонялись до самой земли, то вновь распрямлялись, вознося хвалу своему богу, и над ними лилась песнь имамов, сопровождаемая странными гортанными завываниями. Море коленопреклоненных людей, которые, забыв обо всем, фанатично молились, само по себе было устрашающим зрелищем, подчеркнутое же ритмическими завываниями, это зрелище совершенно подавляло наблюдателя. Но вот молящиеся — десятки тысяч разом — вскочили с колен, будто по команде, и, размахивая саблями, странно и дико запрыгали, причем с такими воплями и воем, что задрожали крепостные стены и башни.

— Видно, к атаке готовятся, — с усилием сказал побледневший Хуняди окружавшим его дворянам. — Пожалуй, и нам пора готовиться к встрече…

Они стояли на южной, сильно поврежденной башне, смотрели на зияющие, в рост человека, бреши и понимали, что башня ежеминутно может рухнуть под ними. Правда, защитники крепости — воины, крестоносцы и местные жители — усердно трудились: отчаянно торопясь и подгоняя друг друга, они с самого вечера всю ночь напролет носили камни, но устранить разрушения и заполнить бреши никак не могли. И не удивительно: турецкие пушки и камнеметные машины работали несколько дней почти без перерыва, и то, что защитники крепости строили за ночь, машины, поистине пожиравшие стены, на другой день разносили вдребезги, еще увеличивая бреши и разрушения. Хуняди смотрел, как, вспотев и задыхаясь, снуют по крепости люди, как поспешно передают из рук в руки камни, укладывают их рядами один над другим и как чуть-чуть поменьше становится от этого зияющая брешь, затем перевел взгляд на все еще прыгающих и вопящих турок, и в голосе его не слышалось ни капли уверенности в себе, когда он вслух высказал созревшее в душе суждение:

— Овчарня это, а не крепость. Стаи же волков все более ей угрожают…

И стал медленно спускаться во двор крепости; остальные безмолвно следовали за ним, и только Капистрано поднял голос: