Победитель турок

— Угощенье злому духу лесному, — неохотно, тихо и серьезно ответили ему. — Как уснем, он и придет за своей долей. С ним беспременно делиться следует, иначе озлится и искалечит всех…

Это было сказано с такой трепетной убежденностью, что у Янко холодок пробежал по спине от суеверного страха. Он чурался призраков и всякой иной нечисти, с коей нельзя помериться в ловкости и силе, и испытывал к ним искреннее, идущее из глубины его естества отвращение. Правда, повстречался он с ними один-единственный раз, но с той поры больше встреч не желал. Дело было несколько лет назад, еще до того, как отправили его в Уйлак. Они тогда только что переселились из Хат-сега в Хунядскую крепость, и для Янко волнующе новым был каждый уголок: целыми днями он, не ведая устали, рыскал по замку и подземельям. Однажды брел он из крепостной башни по подземному ходу, который вел к солдатским казармам, — и вдруг в темноте чья-то холодная рука неожиданно погладила его по щеке и тут же вцепилась в волосы!.. От испуга он совсем потерялся: стал кричать и не помнил, как выбрался оттуда. Тотчас воины с горящими факелами обследовали весь ход, но, разумеется, никого там не нашли. Родители, когда он рассказал им эту историю, решили, что это было не иначе как привидение, которое разгневалось на Янко за то, что шел по подземному ходу во тьме и светом не предупредил призрак о своем приближении… Дело обсудили и с капелланом крепости, отцом Бенце; он придерживался того же мнения. «Чья-то душа неприкаянная бродит», — изрек капеллан и в тот же вечер помолился за упокой ее. Однако витязь Войк, отец Янко, при всей своей набожности, не очень-то верил в действенность молитвы и для вящей надежности заставил Янко по совету старой Суперы (знахарки, жившей в крепости) повесить над входом в подземелье мешочек с солью и растертым в пыль сухим змеиным хвостом. Янко должен был при этом трижды повернуться вокруг себя, бормоча слова, изгоняющие духа. Привидение больше не появлялось, но про испуг Янко поминали еще долго, вот как давеча его младший братец. Воспоминание о пережитом ужасе осталось и в Янко, и он, как ни стыдился того, ничего не мог с собой поделать. Однако же старался побороть свой страх или хотя бы закалиться, пугая себя всякими таинственными историями. Много таких легенд слыхал он от крепостных и всегда удивлялся крестьянам. Их страх был совсем иным, нежели у него: они боялись привидений и злых духов, как любой другой опасности, но никак не больше и не иначе. Так о том и говорили. Поминали вместе с грозой, градом, опустошительным мором, отводя нечистой силе такое же место в своей жизни, как и прочим житейским бедам. В Янко же, когда думал он о чем-нибудь подобном, пробуждался неподвластный разуму первобытный трепет. Вот и теперь от мужицких объяснений его сразу прошибло потом, но он продолжал выпытывать:

— Ну, а вы-то с ним встречались?

— Дядька Мойса! Поведай-ка барину про тот случай, дядька Мойса, — подтолкнули мужики старого крестьянина.

— Как есть, в прошлом году это стряслось, вот так же мы лес рубили, — начал старик. — С харчами у меня скудно было: жена коликой маялась, не могла хлеба напечь. И вот, как-то вечером не оставил я доли злому духу, авось, думаю, не заметит. А ночью стало меня что-то сильно томить, я и проснулся. Гляжу, сидит подле меня черный пес, да такой черный, самой ночи чернее, глазищи что твои талеры, а блестят — даже глядеть в них страшно. «Пошел, пошел прочь, черный пес!» — говорю ему, а сам хочу за топор взяться. Да только где там: не могу рукой шевельнуть! А пес черный вдруг заговорил человечьим голосом, вот совсем как я: «Не выделил ты мне снеди, вот я тебя и попорчу». Я враз понял, что никакой он не пес, а злой дух лесной. Объясняю ему: я, дескать, бедняк, потому и не оставил еды. А он: «Да меня бедняки-то и кормят, а не богатые. От каждого куска половину мне отдать обязаны, не то я зло-то и вымещу, вот как сейчас на тебе!» Сказал и лапу поднял, на грудь мне поставить хотел, а я ни шевельнуться, ни вскричать не могу… Но тут вдруг как взвоет черный пес и враз исчез, будто никогда и не сиживал подле меня. Кум мой Пикораш, что недавно богу душу отдал, во сне по нужде захотел и пробудился. А когда шел мимо меня, возьми да наступи черному псу на хвост: тот взвыл и удрал. Кум-то Никораш с вечера оставил харч, так что ему злой дух не мог явиться. «Ты, кум, видал ли большого черного пса?» — спрашиваю. «Не видал я никаких черных псов», — отвечает. «Ну, а вой-то слыхал?» — «Не слыхал никакого воя, вот только в брюхе у меня урчит. Это я слышу, оттого и маюсь». Поведал я ему все с самого начала, и он тоже сказал, что не иначе как злой дух лесной это был. «Коли ты меня один раз от злого духа спас, пусть я дважды у тебя в долгу буду», — говорю ему. Так он всю ночь со мной до рассвета и просидел, чтоб злой дух вернуться ко мне не осмелился. А я с той поры всегда лесовику его долю откладываю, он меня и не замает…

Так рассказывал старик, а когда увидел, что молодые господа не гнушаются его беседой, новую историю завел: