– Полагаю, ради тех двух-трех сотен иудеев, что проживают в Москве, не очень целесообразно стараться. – Серо-голубые глаза Эскина так и смеялись. – Разве что мои единоверцы купно обещались бы посещать единственно ваше заведение.
– Пять сотен человек, – невзначай уточнил Роман.
Эскин слегка приподнял бровь.
Хотелось бы знать, что ж их так разбирает-то? Вот ведь развлекаются.
– Ты позволишь мне сделать выбор за тебя, Лена?
– С удовольствием.
– Стерлядки еще живые, – подсказал метрдотель. – О, опять же тысячу извинений! Форель?
– Блины, – решился Эскин.
Наконец с делом было покончено, и помянутый выше Василий Иванович удалился.
– А знаете, граф… – Эскин сделал глоток вина, вдруг посерьезнев. – Мне вдруг даже не по себе сделалось. Вот мы сейчас шутим о том, триста или пятьсот евреев по каким-то своим причинам предпочитает жить в русском городе. Но что было бы, если б на рубеже тридцатых годов мой народ не обрел бы собственного дома? Полагаю, то нравственное разложение, в котором еврейство пребывало в начале ХХ столетия, только продлилось бы, множа вред как вам, так и нам самим.
– Помнится, англичане были не слишком довольны тогда тем, что выпустили территории из рук. Но сегодня представляется таким очевидным то, что каждый народ должен владеть своей землей, – согласился Роман.
– Каждый
– Благодарение Богу, эксперименты с выведением этносов в пробирке, политических нужд ради, остались в прошлом. Уж чего только не было, украинцев каких-то придумывали…
– Как знать, что грядет. – Эскин улыбнулся мне, словно извиняясь за то, что нить разговора пока плелась без моего участия, ибо завилась явно раньше сегодняшнего вечера. Я заметила, что между этими двумя уже отменно установился общий язык. Их даже несколько обременяла необходимость официальных обращений – они б с удовольствием сделались накоротке. Но не во всех случаях позволительно расстегнуть пиджак. – Вы, русские, гнете повсеместно свою линию, а рикошетом-то пройдется по всем.
– Вы знаете, что мы прилагаем все мыслимые усилия против всех разновидностей рикошета. Из того вы сейчас и здесь. Но время не ждет. – Лицо Романа сделалось жестче. – Мы еще на христианском континенте порядка не навели. Да, мы немало хорошего получили от рождения. От поколений отцов и дедов, по сути, спасших цивилизацию. Но Черная Африка, тут вы лучше меня представляете положение, но львиная часть Азии, но исламский мир… Крах старой колониальной системы был неизбежен, новые, более разумные и гуманные очертания патернализма еще не выкристаллизовались… Голод, хаос… Единственное, что покуда удается Священному Союзу: перекрывать потоки современного вооружения в родоплеменные общества… Но вообразите на минутку полчища хуту, вооруженные автоматами Федорова38.
– Жуть берет, – согласился Эскин. – Я тоже об этом задумывался. Причем не применительно к хуту.
Нас отвлекли расстановкой блюд.
– Пожалуй, я знаю, чего мне недостает до полного счастья. – Я раскрыла сумочку. – Et voice. Господин министр, мне кажется, тоже будет.
Эскин рассмеялся.
А ведь я не курила с того дня, как заболела Наташа! Ах, как же хорошо, невзирая на сердитый взгляд Романа, впрочем, и сердится-то он больше для порядка.
– А вот скажите, господа и сиятельства39, – мужчины уже взялись за столовые приборы, а я все медлила приступать к еде, наслаждаясь сигаретой. – Сколь значима национальная идея в мире доминанты идей религиозных? Ведь в России прошлого века не было ничего сколь-нибудь схожего с Action française времен раннего Морреса и Барраса.
– Потому на наши головы и рухнул интернационал, – ответил Роман. – Ты знаешь это лучше меня, Лена. Концепция государственной безопасности по Каштанову: «слияние неслиянного». Казалось бы – зачем быть французом, если ты католик? Зачем быть русским, если ты православный? Вот видишь, мы за этим столом уже стукнулись об исключение. Государство должно держать в руках сосуд с маслом и сосуд с водой, но понимать, что смешивать их не нужно и невозможно. Моррас не заметил собственного противоречия, выстроив в один ряд вселенскую религию и кровь. Каштанов не только сгладил его, но и обернул сильной стороной. Путь духовный – вне благ земных, путь национальный, напротив, связан с земным процветанием народа. Но государство рушится одинаково – стоит выбить из-под него любой из этих столпов. Это ведь только после Гражданской мы, наученные горьким опытом, ввели понятие «государствообразующей нации». До этого была только государственная религия.
– У вас ведь все проще, господин Эскин? Национальное и религиозное слиты воедино?
– Так да не совсем, госпожа Чудинова. Но, в любом случае, каждый человек сам выбирает свой путь, и бывает выбор, за который ему приходится платить больше, чем пойди он иным путем. Но это справедливо.