Победители чудовищ

В Доме воцарилась глубокая скорбь. Воспоминания о Халли окутались теплой светлой дымкой: люди с грустью вспоминали, какой он был живой и энергичный, с умилением посмеивались над его выходками и, сидя вечерком за кружкой пива, рассуждали о том, какой достойный человек мог бы из него выйти. Теперь же, когда он внезапно объявился, несколько спавший с лица, но вполне живой и здоровый, светлая дымка развеялась в два счета и все наперебой принялись припоминать его многочисленные недостатки и неприятности, которые он причинял.

Мнение большинства людей Халли особо не заботило, однако негодование родных задело его куда сильнее, чем он рассчитывал. Он выложил им историю, сочиненную по пути домой, и умолк, терпеливо выслушивая их упреки.

— Ты отправился посмотреть долину? — гремел Арнкель. — Взял и отправился? Без разрешения?

— Ты побирался в Домах вниз по долине? — рвала на себе волосы Астрид. — Да ты понимаешь, какой позор ты навлек на свою семью?

— Ты, сын Свейна, отправился в люди в одежде простого слуги? — орал Лейв. — А когда она истрепалась в клочья, надел одежду слуги другого Дома? У тебя вообще гордость есть?

— Мы так плакали! — сдержанно говорила Гудню. — Мать с того дня ни разу не улыбнулась. Что ты на это скажешь, а, выродок?

На все эти вопросы Халли, когда ему давали возможность вставить слово, отвечал коротко и четко:

— Я тосковал по Бродиру. Я не мог больше тут оставаться.

Или:

— Я заботился о том, чтобы никто не узнал моего имени.

Или:

— Я считал, что недостоин носить цвета нашего Дома.

И наконец:

— Я понимаю, сколько горя вам причинил. Мне очень жаль. Но я же вернулся.

Расслышали ли его родственники хоть один из этих ответов, неизвестно; впрочем, даже если бы и расслышали, вряд ли кто-то счел бы их удовлетворительными. Этот допрос продолжался, с перерывами, в течение нескольких дней, по мере того, как его родные попеременно испытывали приливы облегчения и гнева. На Халли то орали, то обнимали его, то подчеркнуто игнорировали, то рыдали над ним — голова шла кругом. Арнкель его лупил — и не единожды, а каждый раз, как отец снова и снова осознавал всю гнусность его поведения, что случалось довольно часто.

Халли не пытался протестовать. Это было заслуженное наказание, и он это знал.

Больше всего его расстраивало поведение Катлы. В противоположность родным старая нянька помалкивала и держалась от него подальше.

— Ну же, Катла! Поговори со мной, а?

— Я целый месяц оплакивала малыша Халли. Он умер, его больше нет.

— Да нет же! Погляди, вот он я! Я вернулся…

— Нет-нет. Тот мальчик, которого я знала, не мог быть таким жестоким, таким себялюбивым, как ты. Ступай прочь, не мешай мне переживать.

И сколько он ни старался, Катла была безутешна.

А тем временем в Доме вовсю готовились к зиме. Несмотря на его чудесное возвращение, у людей хлопот был полон рот и им некогда было тратить время на мальчишку, которому надоело бродяжничать. Тучи над Домом Свейна с каждым днем спускались все ниже. Скот загоняли все ближе и ближе к троввским стенам; набивали кладовые припасами, чинили крыши и стены хлевов и конюшен. Халли занял свое место среди работников и невозмутимо взялся за дело. Вскоре люди обратили внимание, что он стал сильнее и проворнее, чем прежде, что лицо у него осунулось, а взгляд сделался стальным и жестким. Те, кто вслух возмущался его безрассудной выходкой, вскоре прикусили языки, и многие смотрели на него косо.

Однажды Халли вызвали в комнату к родителям. Арнкель, который заметно исхудал за эту осень и страдал от приступов кашля, скособочась сидел в кресле, глядя в пустоту. Мать стояла рядом; взгляд у нее, как всегда, был пронзительный.

Арнкель краем глаза взглянул на сына и отвернулся.

— Что, ты еще здесь? — спросил он. — Не сбежал пока?

— Отец, я же попросил прощения…

— Твои извинения всегда были сшиты на живую нитку; не трепли их понапрасну. Ладно, довольно об этом. Мы с матерью хотим задать тебе один вопрос. Вчера сюда заезжал Кар Гестссон, распродавал свои паршивые куртки. Я купил две — в порядке гостеприимства, но это так, между прочим. Кар привез новости из нижней долины. Он говорит — а я всегда знал его как человека правдивого, вот только разобрать, что он там бормочет, не так-то просто, оттого что у него зубов недостает, — он говорит, — и тут Арнкель пристально посмотрел на Халли, — что Олав Хаконссон умер и чертог его сгорел. Что тебе об этом известно?

Сердце у Халли упало, но он и бровью не повел.

— Он умер? Отчего, отец?

— Это пока не известно наверняка. Говорят, убили его.

— Ходят слухи, — вставила мать Халли, — что в Дом проник какой-то злоумышленник…

Халли потер подбородок, как бы в глубокой задумчивости.

— Удивительные новости. Я и сам как-то раз видел столб дыма, поднимающийся на востоке. Наверное, это как раз чертог горел.

— Так ты не бывал в Доме Хакона во время своих скитаний?

— Нет, отец.

— И ты не убивал Олава?

— Нет, отец! — Халли громко расхохотался. — Я?

Он перестал смеяться и обвел взглядом родителей. Лица у обоих были каменные; они пристально смотрели на сына, не говоря ни слова.