Победоносцев: Вернопреданный

«Вдумчивый наблюдатель не назовет деятельность Константина Победоносцева иначе, как чисто революционной. Правда, он не был красным революционером… Он был белым, но на духовном облике его лежит та же [что и у красных] печать презрения к законам эволюции, тот же порыв к насильственной ломке существующего. Красные скачками идут вперед, такими же скачками он пытался гнать Россию назад. Победоносцев — человек одного тела с Робеспьером. Адвокат из Арраса, искренний враг смертной казни, чтобы спасти Францию, посылал на гильотину тысячи сограждан. Профессор из Москвы, на свой лад последователь Христа и горячий поборник русской государственности, во имя Христа душил все живое. Отрицательный полюс русской действительности, Победоносцев пошел войною на положительный, и Лев Толстой был предан анафеме: тени Джордано Бруно и Спинозы могли увидеть повторение своей истории. Монахи Соловецкого и Суздальских монастырей обратились в тюремщиков. Какие мрачные бездны таила душа этого человека, которому нельзя отказать ни в уме, ни в воле! Какая скорбь, что богатые дарования были направлены в сторону разрушения!.. Никогда не стеснялся Победоносцев в поругании идеалов. Перелистайте «Московский сборник», произведение пера бывшего обер-прокурора Синода: в злобе и отрицания тут превзойден сам Мефистофель. Рухнул дуб, под ним не будут больше застаиваться ядовитые испарения, в страхе бежит зверь, находивший здесь себе логовище…» Кто же ближе к истине — Пуришкевич и Менделеев или Розанов, назвавший «Московский сборник» грешной книгой, и Николай Бердяев, сравнивавший Победоносцева с Лениным и утверждавший, что «жизнь мира сего была пустой и злой и для Ленина, и для Победоносцева»?

Быть может, прав Александр Блок, отметивший страшную противоречивость Победоносцева, равную его любви к России: «Он дивным кругом очертил…» «Дивный круг»! Есть над чем задуматься! Поэты проницательней и философов, и политиков. Но нам-то что делать? Que faire?

В капкане мировой истории

Его жизнь намного раздвинула полувековые рамки существования России и всегда протекала в двух ее центрах — Москве и Санкт-Петербурге. Четверть века он возглавлял Святейший правительствующий синод. Никогда не удалялся от трона, от верховной власти, никогда не действовал в кулисах, никогда не занимал сомнительной должности серого кардинала, никогда не был наушником, только советчиком или — как считали — тайным правителем империи. Он не скрывал ни своих взглядов, ни своих отношений с двором и императорами — бывшими воспитанниками. Его труды и дни относятся к уникальным явлениям русского и российского бытия — к явлениям неповторимым. Вот почему отставка и уход из мира сего оказались столь болезненными и значительными.

Сейчас каждое утро он поднимался с постели и после чая и недолгой беседы с женой спускался по лестнице в кабинет, который любил и в который всегда стремился из самых дальних зарубежных поездок, из Царского Села или путешествий по стране. Иногда он работал по ночам. Литейный стихал и не издавал ни звука. Как хорошо думается в петербургском мраке при желтоватом свете одинокой свечи! Сначала он сидел за столом, потом устроил низкую парту и сидел на меховом ковре, устилающем пол. За последние двадцать лет он много сделал, много написал, и его кабинет превратился в один из могущественных центров религиозной, политической и интеллектуальной России. Ни разу правовед и юрист не занимал столь высокое и реально обладающее властью положение в гигантской стране, состоящей из двух различных кусков земного шара — части Европы и Азии.