Победы и беды России

К сожалению, почти все современные русские читатели его книги знают ее по двум очень значительно сокращенным и отчасти кратко «пересказывающим» изданиям, подготовленным еще в 1910 и 1930 годах отнюдь не «русофилами». Уже говорилось, что эти «суррогаты» были переизданы в 1990 году общим тиражом 700 000 экземпляров, а вышедший в свет в 1996 году полный перевод «России в 1839 году» издан в количестве всего лишь 5100 экземпляров… И, как справедливо сказано в приложенной к этому аутентичному изданию статье, «авторы „дайджестов“, выбирая из Кюстина самые хлесткие, самые „антирусские“ пассажи, превращали его книгу в памфлет» (I, 383).

Правда, кюстиновское сочинение, если иметь в виду преобладающее большинство его страниц, являет собой все же не что иное, как памфлет, но местами оно нежданно превращается в настоящий панегирик (это, о чем уже шла речь, отнюдь не противоречит кюстиновской русофобии, ибо потенциальный «завоеватель мира» действительно опасен, если он обладает подлинной значительностью и тем более — как не раз утверждает Кюстин — «величием»).

Между прочим, отдельные — хоть и немногие — элементы книги, в которых выражалось восхищение и даже «потрясение» Россией, содержатся и в тех «дайджестах», о которых упомянуто, но для обнаружения этих элементов в тенденциозно отобранных частях текста кюстиновской книги потребна особенная чуткость. Более трети века назад литературовед Елена Ермилова и, вслед за нею, поэт Анатолий Передреев обратили внимание на несколько поистине высочайших «оценок» России, сохранившихся даже в монтаже «самых хлестких» цитат из кюстиновской книги.

Так, на стр. 32 издания 1910 года приведены слова Кюстина о том, что основная территория в России имеет вид «последней степени плоскости и обнаженности», но тут же сказано: «От края до края своих равнин, от берега до берега своих морей, Россия внимает голосу Бога, которого ничто не заглушает…» То есть французский русофоб перекликается с созданным двенадцатью годами позднее тютчевским «Эти бедные селенья…»!

Это место книги особенно существенно потому, что Кюстин постоянно утверждает верховное и основополагающее значение религии в человеческом бытии. Правда, в своих «идеологических» рассуждениях он третировал русское Православие как дурной «плод схизмы» и даже как «язычество», но это, как видим, не смогло помешать впечатлению «открытости» России Богу, волей-неволей выраженном в цитированной фразе…

А из «России в 1839 году» в ее полном виде нетрудно отобрать многочисленные фрагменты, которые составят небольшой по объему (в сравнении с книгой в целом), но очень весомый по своему смыслу текст, демонстрирующий кюстиновское восхищение и — более того — восторженное потрясение, вызванное созерцанием России и русских людей. Еще раз повторю, что эти восхищение и потрясение не только не свели к нулю, а, напротив, как бы удвоили кюстиновскую русофобию — то есть страх перед безмерным могуществом России.

Он утверждает, например: «Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса… оказалась вытолкнута к самому полюсу… Тот, кто сумел бы глубже проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришел бы к выводу, что война со стихиями есть суровое испытание, которому Господь пожелал подвергнуть эту нацию-избранницу, дабы однажды вознести ее над многими иными» (I, 237).

Ксения Мяло раскрывает современное — или хотя бы недавнее — значение кюстиновских «страхов», говоря об издании его книги на английском языке в 1989 году (в 1990-м, кстати сказать, вышло и новое французское ее издание), которому предпосланы следующие «пояснения». Кюстин, мол, «угадал тысячелетие позади и столетие впереди своего времени… Кюстин может излечить нашу политическую близорукость… Его вдохновенный и красноречивый рассказ напоминает нам, что под покрывалом СССР (в 1989 году сей феномен еще существовал. — В. К.) все еще скрывается Россия — наследница Империи Царей». И другое пояснение к тому же изданию 1989 года: «За и под новостями из Советского Союза и за экстазом гласности покоится Вечная Россия… простирается крупнейшая нация на земле, раскинувшаяся на два континента». Кюстин писал полтора с лишним столетия назад: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии…» (I, 221).

Тот текст, который можно составить из восхищенных и потрясенных высказываний Кюстина о России (это был бы иной «дайджест», противостоящий тем, которые изданы колоссальными тиражами), затронет в сущности все стороны и грани ее бытия — от освоенного русскими беспредельного пространства до созданного ими искусства, от крестьян, живущих «во глубине России», до петербургских аристократов.