Побег

— А? Да, — вздрогнула Торчила. — Я упустила в лесу детей. Мальчишка и девчонка. Верно, из этой деревни. Бежали. Все равно они разнесут…

Она имела в виду, что раз уж случилась промашка, то не нужно мужиков жечь. Но не только не произнесла этого вслух, но не посмела и додумать толком.

— Ты хорошо смотрела? — повторил Лжевидохин.

— Обошла весь Екшень, — отвечала Торчила, опять запнувшись на чьем-то истошном вопле. — Что-то она без вещей прикатила, в спешке. Одной каретой. Гайдуки и четверо верховых.

— А хвост? Кто отстал? Обоз отстал?

— Не слышно.

— Одна. В спешке, — пробормотал Лжевидохин, поеживаясь под шубой. — Ананья-то пишет… А в храбрость девчонки не верю… нет. Ты хорошо смотрела? Не ври мне, — спросил он в третий раз. С ворчливой старческой дотошностью выпытывал. — Золотинка ли это? Да так ли? Может, это вовсе не Золотинка?

— О! Да! Она, — удивилась Торчила. — Кто же еще? Грива так и горит. Золото.

— В храбрость девчонки не верю, — упрямо возразил Лжевидохин, начиная сердиться. — Чтобы сама себя наживкой изобразила?.. Расскажите это кому другому. Замор! — повысил он голос. — Останови все!

Замора едулопы захватили еще зимой, они начали его мучить, сломали палец и почти свернули шею, когда Рукосил отнял добычу, подивившись отчаянной, храброй злобе человека. Замор, простой бродяга, душегуб и вор, обратился в пленника или раба, однако очень скоро забрал власть, сделавшись при Рукосиле лицом полезным и даже незаменимым. Как это часто и бывает с рабами. Язвительный молчун, чьи высокомерные замашки нельзя было объяснить никакими известными Торчиле достоинствами, выказывал неутомимое усердие и достойную даже Ананьи преданность. Почему и потеснил Ананью.

Извиняло ослабевшего умом Рукосила только то неоспоримое обстоятельство, что выбирать особенно не приходилось: Торчила, Ананья да Замор — всё!

И на этот раз хозяин обошел вниманием испытанную служанку — оставил захваченную деревню и десяток едулопов для охраны запертых людей на Замора, а Торчиле ничего не приказал. Собравши до полусотни буро-зеленых тварей, Рукосил взгромоздился на носилки и велел держать на Екшень. Четыре дюжих урода ходко помчали возлежащего на подушках чародея, остальные бежали плотно сбившейся стаей; слышался мягкий топот да сиплое дыхание.

«Какое ничтожество!», — думал Рукосил, покачиваясь вместе с поставленным на длинные жерди ложем. Великий волшебник, выдающийся книжник не имеет под рукой человека для поручений. На Торчилу какая надежда? И Замору доверять нельзя. А уж в таком предприятии, где на кон поставлена собственная безопасность… «Э! В какое я впал убожество!»

Мысли чародея были полны горечи, озлобленного самоедства и той слезливой раздражительности, которая уже почти не оставляла его после сокрушительного поражения в Каменце полгода назад. «Какими ничтожными целями и достижениями должен я теперь тешиться, — думал Рукосил. — Оставить с носом нескольких пигаликов, которые играют со мной в прятки, — это успех. А величайшее несчастье — столкновение с заблудившимися в лесу бабами. Из-за чего приходиться жечь деревню. И вот могучий волшебник и книжник ломает голову, как призвать к повиновению свою собственную служанку, которой удружил он в лучшие времена слованским государством и не столь уж дурным хахалем».

— Плевать! — воскликнул Рукосил вслух.

На случай предательства со стороны Зимки он имел при себе быстрое волшебное перышко, предназначенное для того, чтобы вызвать из засады вооруженных дрекольем, топорами и вилами, камнями, наконец, едулопов. Но это ведь было и все, чем располагал теперь один из самых талантливых и удачливых (до несчастья в Каменце!) волшебников современности!

Озлобленное самоуничижение оставалось для Рукосила единственной сладостью, последней опорой вывернутого наизнанку самолюбия. И он слишком хорошо еще помнил прошлое, чтобы находить утешение в рабском испуге полудиких полещуков. Обитатели трех десятков завшивевших деревень жили под властью страха — вот и все достижение. Оно не заменяло Рукосилу общеслованского господства, которое доступно было ему в мечтаниях еще вчера!

— Мразь! Пакость! Ничтожество! — выкрикивал Лжевидохин слабым голосом и постукивал немощным кулаком о закраину носилок. По бокам маячили сосредоточенные в тупом усердии бега зверские рожи едулопов.

Рукосил оставил свою орду в сухом бору рядом с оградой Екшеня. Велел едулопам залечь и замереть, отчего толпа чудовищ провалилась, исчезла по волшебству, обратившись в груды поваленных наземь древовидных конечностей и тел. Впадая в оцепенение, едулопы теснились и лезли друг на друга, сплетаясь, как клубок змей. Два недремлющих урода охраняли это мерзкое кубло, а носилки Рукосил отослал назад в чащу.

Скинув шубу и кафтан, стащив с помощью едулопа сапоги, оборотень остался в белой рубахе да портках крестьянского полотна, и в этом нищем одеянии, прихватив палку, двинулся шаркающим старческим шагом к расположенному не дальше версты замку. Он берег силы и не раз останавливался, пережидая тошнотворные приступы сердцебиения.