Побег

Он ответил не сразу. Некоторое время он, прищурившись, рассматривал меня в упор, затем выпустил мне в лицо струю дыма.

— Порисоваться захотелось? — ледяным тоном осведомился он. — Или тебе и впрямь ближе мошенники, воры и убийцы, чем порядочные люди? Ну, раз так, то я руки умываю. Только, гляди, не пожалей. А то, похоже, в этом твоем лагере, кроме тебя, скоро никого не останется. Храповицкий сидит. Шишкин сбежал, Плохиш тоже сбежал. Витька уже пищит, пощады просит. Ты один ерепенишься, дурак недобитый. Мог бы я тебе шею свернуть прямо сейчас, да еще чуток обожду. Дам тебе последний шанс. Я ведь тебе не все показал, самое интересное приберег, чтобы у тебя лучше фантазия работала. Так что послушайся моего дружеского совета: катись-ка ты отсюда подобру-поздрову! Хоть во Флоренцию, хоть на Чукотку. Но под ногами у меня не путайся. Понял меня?

Он швырнул окурок на тротуар и шагнул к машине. Помощник хотел его опередить и открыть ему дверь, но Лихачев так взглянул на него, что тот отскочил в сторону.

— А если я не побегу? — негромко поинтересовался я.

Он остановился.

— Раздавлю, — процедил Лихачев, не поворачивая головы. — И мокрого места не останется.

Не прощаясь, он сел в машину и захлопнул дверь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Что ж, теперь, по крайней мере, все стало ясно, как однажды трагически заявила моя бывшая жена, когда я, улетев на день по делам в Москву, вернулся через неделю с морским загаром.

Лихачев велел мне убираться; ослушаться его означало вступить с ним в открытую вражду, и не нужно было тратиться на гадалку, чтобы понять, чем это закончится. Я вспомнил, как любовно он произносил отвратительное слово «ордерочек». Вероятно, ордерочек на меня уже был им подписан, так что вряд ли я располагал резервом времени. Выбор был за мной.

Самое смешное или, вернее, самое печальное заключалось в том, что никакого выбора на самом деле не существовало. Я вообще не верю людям, утверждающим, что они не знают, как поступить в решающую минуту. Мы всегда знаем, как нужно поступать, просто жалость к себе часто берет верх. Разумеется, мне до смерти не хотелось в камеру, но что мне оставалось делать? Не бежать же, в конце концов!

Я забрался в машину и принялся названивать Виктору. Ни один телефон, как назло, не отвечал. В конце концов, я отыскал начальника охраны, который сообщил мне, что Виктор находится за городом, у Анжелики. Я помчался туда сломя голову.

Жилища Виктора вполне отражали его характер и художественные вкусы. Четырехэтажное сооружение, воздвигнутое им для Анжелики, являло собой причудливое смешение стилей. Здесь присутствовали и массивные коринфские колонны с украшениями, и стеклянная мансарда с металлическим каркасом, и круглые башни с маленькими окошками, и остроконечные шпили, и восточный орнамент на стенах. Этот архитектурный вывих довершали две огромные жабы в человеческий рост, изваянные из белоснежного мрамора и посаженные у парадного крыльца вместо львов или псевдогреческих статуй. В среде новых русских тогда начиналась мода на все старо-японское. Они три раза в день ели суши и устраивали в имениях сады камней. Согласно какому-то японскому учению жабы приносили богатство.

Я посигналил снаружи, и ворота без лишних вопросов широко распахнулись — свойственная Виктору безалаберность ощущалась во всем его хозяйстве. Зато у Храповицкого подобное гостеприимство автоматически каралось увольнением охраны. Там парни на входе, согласно разработанной лично Храповицким инструкции, сначала долго рассматривали вас в глазок, потом осведомлялись, существует ли договоренность о визите. Получив утвердительный ответ, они вызывали по станции Олесю, которая докладывала Храповицкому; тот отдавал соответствующее распоряжение, и оно возвращалось по цепочке. Все это занимало минут пятнадцать, и исключение не делалось даже для его родной матери, вместе с которой я однажды торчал за оградой, слушая надрывный лай Храповицких собак.

Перепрыгивая через ступеньки, я вбежал в дом и — как камень в вату — попал в атмосферу безмятежности и покоя. На огромной кухне с зеркальным полом из черного мрамора сидела Анжелика в шелковом халате и ее старшая сестра, приехавшая в гости. У обеих были миловидные круглые лица с кукольными глазами и маленькими пухлыми ртами. Они напоминали ярких расписных матрешек, которые продаются в сувенирных лавках, только сестра существенно превосходила Анжелику объемами, так что если бы они и впрямь были матрешками, то в сестру вместилось бы не меньше двух Анжелик. Дамы пили чай и пробовали только что испеченный пирог с курагой.

Мое появление показалось им как нельзя более кстати. Несмотря на отчаянное сопротивление, я был тут же захвачен в плен и усажен за стол с чашкой в одной руке и куском пирога — в другой. Напрасно я твердил, что речь идет о жизни и смерти: меня не хотели отпускать, пока я не выскажусь о достоинствах теста.