Побег

— Рукосил обратил вашего названого отца в жемчужину. Такие блестящие тяжелые шарики, вы знаете. Сжатое до сверхвысокой плотности человеческое естество. Квинтэссенция сущности. Предел возможного, государыня, большое искусство. Расчищая развалины Каменца, мы имели в виду, что Рукосил потерял несколько таких жемчужин, когда раскрыл тайник в перстне. С самого начала мы использовали для поиска голубей — у них необыкновенно острое зрение…

— Когда я увижу названного отца? — с волнительным придыханием в голосе спросила Зимка, сообразив, наконец, что давно уж пора обрадоваться. — Вы спрятали его у себя?

— Нехорошее слово «спрятали», государыня. Мы не прячем. Мы выполнили свою часть договора.

Полуобернувшись, Буян протянул руку назад и кто-то из товарищей без промедления передал раскрытую уже сумку. Осталось только извлечь толстый пакет голубой бумаги за пятью печатями красного сургуча и вручить его по назначению.

— Где мой отец Поплева? — спросила Зимка, принимая бумаги.

— Мы опередили Поплеву по пути в Толпень. Но сегодня его уже видели в столице. Он здесь.

Зимка крепко сжала пакет, и это непроизвольное движение не укрылось от внимательных глаз пигалика. Он видел, что известие о радостном свидании, уже близком, произвело на государыню самое судорожное впечатление.

— Я посоветовал Поплеве остановиться в харчевне «Красавица долины». Скорее всего, он так и сделал, — сказал Буян и после короткой паузы добавил: — Это достаточно приличное заведение и вполне Поплеве по средствам.

Чего-чего, а уж упрека в скупости Зимка как будто не заслужила — она воспрянула, мигом вернув себе уверенность. Она презрительно фыркнула.

— Я сейчас же еду! Полковник Дивей, возьмите сотню вашего полка! Музыку, черт побери! Ваши там барабаны и трубы — чтобы все было! Отец великой государыни — о! Едут все, я сказала. С музыкой! — снова она пришла в возбуждение, спасительное для нее возбуждение, и задержалась только уточнить: — «Красавица долины» — это где?

— Неподалеку от Хамовного подворья… Когда мы получим ответ? — успел вставить еще Буян, указывая на пакет.

— Завтра! — отрезала Зимка, не задумываясь. — Дивей, что вы стоите, как обиженный мальчик?! Слышите? Ваш полк сегодня в карауле? Распорядитесь, полковник!

Окруженная взволнованными придворными Золотинка удалилась, обрекая праздник Морских стихий на бесславный конец, чуть-чуть только оттянутый упорством увлекшихся своим делом танцоров. Когда пигалики остались одни на заметно опустевшем берегу пруда, товарищ посла, худой и щекастый Млин спросил осторожным шепотом:

— Ты решился столкнуть их?

— Сорокон. На ее груди — Сорокон, — так же тихо отвечал Буян, оглянувшись по сторонам. — Честно говоря, я сбит с толку. И знаешь, она не вздрогнула, когда я назвал «Красавицу долины». Во всяком случае, не подала виду.

— Думаешь, мы сможем разобраться — что тут вообще происходит?

— Думаю, все-таки заставим Ананью проговориться. Нужно хорошенько его припугнуть.

— А Поплева?

— В «Красавице долины» он не появлялся. Полчаса назад я получил известие, что Поплева добрался до Попелян. Он тут, рядом. Видно, его опять не пустили.

— Чего и следовало ожидать! — обрывая разговор, кивнул Млин, человечек томительных предчувствий, если судить по его унылому, безрадостному наряду.

Гости праздника перетекали по берегу рукотворного моря, нарушая уединение пигаликов.

Немного погодя один из неприметных сотрудников посольства удалился вглубь дубравы и за кустами шиповника немедля достал перышко. С его ладони оно быстро взлетело вверх, закружилось и исчезло из виду, растворившись в голубом клочке неба между верхушками ясеней и дубов.

Скопившийся за оградой Попелян люд состоял не из одних только нищих и бездельников, напротив, большей частью то были добропорядочные горожане. Семьями они гуляли по лугам и держались ближе к загородной усадьбе княгини, чтобы послушать далеко разносившуюся музыку, поглазеть на наряды и выезды знати. Охочий до развлечений народ называл промелькнувших в карете вельмож, люди сидели и стояли на обочинах, пожирая глазами катившее в грохоте и пыли великолепие.

Это представление, текучая выставка атласа, бархата и перьев, тканой упряжи и позолоченных колымаг, играющих статями рысаков и разряженных истуканов: гайдуков, кучеров, ездовых и верховой челяди, — все это являло собой особого рода дань, которую избранные счастливцы платили народу на каждом празднике и общественном действе. И, может статься, избранные предъявляли верноподданным почитателям не худшую часть своего достояния. Оставив себе припудренные морщины, утомление праздностью и оскомину наслаждений, они отдавали народу лучшее из возможного, лучшее из того, чего не имели и сами, — мечту. Они дарили народу отблески роскоши и отзвуки славы, дух довольства и видение счастья — то есть, отдавали несомненное и явное, оставляя на свою долю ускользающее и ненадежное. Ведь отзвуки славы, то есть молва, куда более реальна, чем сама слава, — предмет весьма эфемерный. И точно также видение счастья гораздо предпочтительнее, нежели горечь исполненных желаний.