Побег авторитета

— Что это еще за погоняла такие — Билл, Джон? — произнес один парень, похожий на деревенского жителя. — Странные какие-то! Кто такие? Почему не знаю?

— Да это негры, наверное, нигерийцы, торговцы наркотиками! Я вчера был на сборке, с одним таким сидел, — пояснил один из сокамерников.

Затем прозвучало грузинское имя Гела, но обитатели камеры не отозвались. Вдруг я услышал:

— Севка ищет Олега, — и мою фамилию.

— Это я, — сказал я. Все разом повернулись и посмотрели на меня удивленно.

— А где, где Севка?

— Севка твой находится в четырнадцатой камере.

— Это что, рядом с нами?

— Нет, напротив.

— Ну, это проще простого!

Все дружно засмеялись.

— Ты знаешь, какой путь надо проделать, чтобы с ними списаться? — сказал один из заключенных, парень лет тридцати, и стал объяснять мне, что нужно прогнать маляву наверх, сверху направо, потом налево, потом снова опустить вниз. Только тогда моя малява, пройдя почти половину здания, попадет к Севке, хотя камеры и находятся напротив.

— Единственный вариант — ты можешь покричаться с ним вечерком, когда никого не будет, опять же если коридорный не засечет.

— А если засечет? — поинтересовался я.

— Тогда — карцер. Нарушение режима. Ну, не тушуйся! Здесь коридорные — мужики нормальные.

— Так что мне делать?

— Пиши ответ, что сидишь в такой-то камере.

Я быстро написал, что сижу в шестнадцатой камере и жду от него маляву.

Однако малява пришла только на второй день. Севка сообщал, что «приняли» его в тот же день, что и меня, он узнал это от оперативников, что «приняли» его вместе с Эдиком, что колют их по поводу убийства, но он молчит. Кроме того, он написал, что его уже прогнали через пресс-хату.

«Будь осторожен, особенно с Хоботом!» — предупреждал Севка. В конце дописал, что все будет нормально и в ближайшее время нас должны освободить, так как у них против нас ничего нет.

Эта весточка от Севки, с одной стороны, меня очень сильно обнадежила, придала сил. Значит, действительно меня скоро выпустят и ничего у них против меня нет! А с другой стороны — я расстроился. Видимо, меня тоже ждет пресс-хата. Кто такой Хобот?

Так прошло несколько дней. Примерно на третий день приехали оперативники, которые «принимали» меня. Пригласили меня в следственный кабинет, где обычно беседуют с арестованными следователи или адвокаты.

Оперативники стали интересоваться, не созрел ли я — не изменил ли своих позиций, не буду ли давать показания. Я отрицательно покачал головой.

— Ладно, — сказали они, — вольному — воля. Ты сам это выбираешь. Смотри, надумаешь — сообщи через конвоиров.

Один из оперативников вызвал конвоира. Пришел молодой парень. Он взял листок и повел меня обратно, на второй этаж, где находилась моя камера. Однако у столика корпусного он неожиданно остановился, протянув ему записку. Коридорный взял ее и прочел. Я увидел приписку карандашом в конце.

— Слушай, — обратился он ко мне, — тебя переводят в другую камеру. И спросил у конвоира: — Что, его сейчас туда вести?

— Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.

Я поинтересовался:

— А зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.

— Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, — грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.

Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в пресс-хату, и не случайно оперативники приходили, для того чтобы меня еще раз напрячь с показаниями

Почему же они заранее об этом объявили? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в пресс-хату кинут! Вдруг расколешься?

К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.

Мы молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.

Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека — все здоровые бугаи, неприятные лица.

Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая вроде были из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.

Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Все делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая — может, это и не пресс-хата, а обычная камера, может, я зря волнуюсь…

Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось — я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду — тюремный чай.

Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу — кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.

— Ах ты, сучонок! — выругался кто-то из них. — Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!