Побег авторитета

Я раскрыл. Почерком Олеси было написано: «Дорогой Олежек! Я тебя очень люблю! Я узнала о твоих неприятностях. Все будет нормально, крепись! Я буду с тобой. Тебя скоро выпустят. Все остальное расскажет адвокат. Крепко целую. Твоя Олеся».

Мне стало как-то легко и свободно. Я даже спросил адвоката:

— А не будет ли у вас закурить?

Адвокат пожал плечами.

— Закурить? — переспросил он. — Вы ведь не курите…

— Не курю, но сейчас что-то захотелось…

— Я тоже не курю. Давайте пойду стрельну у кого-нибудь!

— Да ладно, — махнул я рукой, — бог с ним! Расскажите, как она там?

— Да ничего, нормально. Мы вас долго искали.

— В каком смысле?

— Когда вас арестовали и держали в РУОПе, нам сначала дали одну информацию о вашем местонахождении, потом — совершенно другую. Мы ездили по всей Москве, вас искали. Нигде вас нет.

— Что же вы сюда не приехали?

— Нет, сюда-то мы и приехали сразу, в первый же день как вас доставили. Однако почему-то нам сказали, что вас здесь нет.

— Как это нет? А когда вы приехали?

Адвокат назвал число.

— Да, это был день моего приезда.

— Дело в том, что на практике, — объяснил адвокат, — бывает так, что вы заезжаете в один день, а информацию о том, что вы здесь находитесь, дают только на следующий. Вот таким образом и получилось — в тот день информации на вас не поступило.

— Понятно! А потом?

— А потом мы вас искали, — повторил адвокат. — Наконец нашли.

— Что мне грозит? — поинтересовался я.

— Да ничего не грозит. Скоро, в ближайшее время, вас выпустят. Ничего они на вас не имеют! Задержали по указу. Сейчас таких, как вы, по указу, задерживают очень много. Возможность такая есть, по закону. Тридцать дней, а потом — либо на свободу, либо… — адвокат показал на решетки, — дальше срок мотать. Но вам это не грозит. Да, сегодня вы получите продуктовую передачу. Олеся вам ее уже сделала. Мы послали вместе с ней.

Это меня очень обрадовало.

— Расскажите мне еще что-нибудь о ней, — попросил я адвоката. Он стал рассказывать, как они встречались, в каком Олеся была волнении, что просила передать мне на словах.

Наконец беседа подошла к концу.

— Когда вы в следующий раз придете?

— А когда вы хотите?

— А могли бы прийти завтра?

— Зачем? — поинтересовался адвокат.

— Ну как-то все же повеселей будет…

— Завтра у меня не получится, а послезавтра я постараюсь к вам прийти. Ну что, давайте прощаться…

— Да, — вспомнил я, — а можно у вас газету попросить почитать?

— Конечно, конечно, — отозвался адвокат и протянул мне газету. — Читайте! В следующий раз я вам еще и журнальчик какой-нибудь принесу.

— Нет, журнальчики отметут, — сказал я. — А вот газеты можно.

Я вернулся в свою камеру. Настроение у меня было хорошее. Слава богу, что Олеся вернулась! Я думал о превратностях судьбы. Жили мы с ней мирно, спокойно, тут — бах! — неприятности. Вот она, любовь русской женщины! Она познается в беде, в несчастье! Нет, думал я, выйду — начну новую жизнь! Да нет, какая новая жизнь! Как я могу выйти из старого круга, да и кто меня выпустит!

На следующий день меня ждала неприятность. В камеру к нам заехал еще один здоровяк, по кличке Сугроб. Он уже был здесь неоднократно, сразу вычислил, кто старший, кто смотрящий, моментально списался с кем-то. Целый день он только и засылал малявы.

Видно было, что он тут был раз пятый или шестой. Да и сроков у него была парочка — я понял это по колоколам, которые были вытатуированы на его груди.

Сугроб старался говорить только по-блатному, на криминальном сленге. Но самое страшное случилось позже. Вечером я понял, что Сугроб — из бригады центральной группировки, работал рядом с Громом и Бароном. Мне стало не по себе. Ну, все, думаю, вот и третье испытание! Мало мне этих бугаев из пресс-хаты, Хобота из карцера, так теперь Сугроб какой-то попался… Клички-то какие неприятные — Хобот, Сугроб… Сейчас он меня расшифрует, и всей камерой задавят! Получат какую-нибудь одобрительную маляву от воров — и приговор обеспечен!

Сугроб вел себя надменно. В первый же день, как он заехал, он «поставил» себя — вошел по-блатному, затем у дежурного шныря, который мыл камеру, выхватил тряпку, вымыл камеру своими руками чисто-пречисто, отжал и сказал:

— Вот чтобы каждый день был такой порядок, падла! Понял меня?

Шнырь испуганно закивал головой. После этого Сугроб больше никогда к тряпке не прикасался. Но зато сразу установил свой авторитет — тюремный, который был всегда непоколебим.

В беседе, в разговоре Сугроб никогда особо много не говорил, а вставлял слово только тогда, когда нужно было сделать вывод или решить спор.

Сугроб целый день сидел и разговаривал о чем-то с пацаном-сокамерником. В основном они говорили о криминальном мире столицы. Сугроб очень много рассказывал о Громе, какой это был авторитетный человек, справедливейший вор, но горячий.

Я все время думал: неужели он не подозревает, что я сижу в этой камере, или, может быть, он просто придуряется. Черт его знает!