Побег авторитета

Страх преследовал его и по ночам, когда обитатели сборочной «хаты» беспокойно засыпали — ворочались, что-то бормотали во сне; видимо, большинство из них, также первоходы, не менее его самого страшились неизвестности. Александр спал урывками, часто просыпаясь и вскрикивая, потому что сновидения его были неправдоподобны и жутки, как фильмы ужасов: ему снились то татуированный член следователя, раскачивающийся перед самым его носом, то провокации, которые обязательно организуют ему блатные, то лязг открываемых переборок, мерные шаги впереди идущего…

— Стоять! Лицом к стене! — то и дело командовал впереди идущий «рекс», и арестанты послушно выполняли команду, которая следовала, когда навстречу конвоировали такую же группу заключенных.

Из всей пятерки Александра определили на хату первым. Тот вертухай, что шел впереди, постучал ключом по очередной переборке. Дверь открыли, и в отсек вышли двое коридорных и капитан внутренних войск с красной повязкой на рукаве — корпусной. Капитан бегло взглянул на досье Александра, и после короткого шмона первохода подтолкнули к открывшейся двери камеры номер 168.

— Располагайся, теперь это твой дом, — коротко бросил корпусной; видимо, в его понимании это была шутка.

Спустя мгновение тяжелая металлическая дверь со встроенной «кормушкой» с противным скрипом закрылась за спиной Александра. Саша невольно вздрогнул: гулкий лязг был подобен первому удару маятника, отсчитывающего первый день новой жизни.

Дыхание перехватило, пульс участился, и Саша на секунду зажмурился — как человек, которому суждено прыгнуть в омут.

Вот сейчас, сейчас… Из глубины подсознания услужливо выплыла кинематографическая картина: запуганные арестанты, кучка блатных со зверскими рожами и главпахан — эдакий Доцент из «Джентльменов удачи», который с леденящим душу криком «Пасть порву, моргалы выколю!» набрасывается на неопытного новичка.

Впрочем, пока основания для беспокойства вроде бы не было.

Темное помещение освещалось тусклыми желтыми лампочками, забранными в тонкие металлические решетки. Воздух казался спертым и тягучим; пахло давно не мытыми телами, нестираными носками, табачным дымом и водочным перегаром.

Камера выглядела заполненной до предела — на всех трехъярусных нарах-шконках лежали люди. Некоторые шконки были завешены жиденькими одеялами, некоторые открыты, но белье, развешанное на веревках, крест-накрест протянутых между нарами, не позволяло определить, сколько же человек отдыхает наверху. Однако было понятно, что арестантов здесь много больше, чем положено, — не менее восьмидесяти.

В углу негромко бубнил телевизор — несколько обитателей хаты, сгрудившись у экрана, следили за футбольным матчем. Двое сидели за столом, увлеченно играя в шахматы. Еще трое резались в самодельные карты — «стиры».

Казалось, никто не обратил на новичка никакого внимания.

Саша простоял у двери долго — минут пять. Он ожидал чего угодно: подставы, какой-нибудь замысловатой провокации — подлянки, вроде тех, о которых рассказывал на «сборке» татуированный обладатель фиксы, но появление первохода вроде бы оставалось незамеченным. И от этого страх захлестывал новичка до краев.

Неожиданно с верхней шконки у окна поднялся паренек небольшого роста, в дорогом спортивном костюме и, словно нехотя подойдя к первоходу, спросил:

— Давно с воли?

— Больше недели, — ответил Саша, внутренне готовясь к какой-нибудь изощренной подставе.

— Зовут-то как?

— Саша. А фамилия моя — Лазарев.

— Московский?

— Ага, в Сокольниках живу.

— Поня-ятно. Впервые на хату заехал? — заметив скованность новичка, собеседник неожиданно подмигнул ему. — Да ладно, не менжуйся. И так видно, что первоход. Давай проходи. — Паренек кивнул в сторону ближней шконки. — Видишь, у нас со спаньем напряженка, тут все в три смены спят. Покемарь тут пока, а завтра посмотрим, что и как.

Всю ночь Саша не сомкнул глаз. «Прописка», о неизбежности которой он с таким ужасом думал на «сборке», отодвигалась до утра. Но хорошо это или плохо, первоход еще не знал.

В шесть утра в камере определилось слабое движение. Из-под «шконок» вылезли какие-то серые, грязные субъекты; не обращая на новичка внимания, они принялись за уборку хаты. Как узнал Саша чуть попозже, это были шныри, или уборщики; камерное местожительство под нарами именовалось почему-то «вокзалом». В половине седьмого большинство обитателей хаты проснулись — правда, некоторые, занимавшие привилегированный угол у зарешеченного окна, продолжали спать. Это были камерные авторитеты, и право занимать шконку единолично было их неотъемлемой привилегией.

В половине седьмого обострившееся за ночь обоняние различило слабый запах пригоревшего масла, и арестанты зашевелились — этот запах был предвестником скорого завтрака. И впрямь к восьми утра на хате появился баландер, кативший впереди себя небольшую тележку с огромными алюминиевыми кастрюлями и аккуратно разложенными буханками хлеба. Утренняя пайка представляла собой кашу из неизвестного ботанике злака и кружку слабо заваренного чая.