Побег генерала Корнилова из австрийского плена

Хотя большинству офицеров лагеря и оставалась неизвестной роль, сыгранная пьяной болтовней полковника Зелезинского в судьбе летчика Васильева, но его манера держать себя и попойки с австрийским комендантом, по меньшей мере, недопустимые для пленного русского офицера, вызывали общее возмущение.

Вспоминали, как полковник Зелезинский появлялся публично в нетрезвом виде, как при объезде лагерей военнопленных делегацией сестер милосердия русского Красного Креста княгинь Яшвиль, Масленниковой и Романовой, полковник Зелезинский и австрийский комендант приняли оба спьяну посетившую Эстергом-табор сестру Масленникову за одну из великих княжон – дочерей государя, и в разговоре с нею несколько раз, будто случайно оговорившись, называли ее «Вашим Высочеством», желая намекнуть, что им известна мнимая тайна ее личности. (Не знаю, заметила ли сестра Масленникова эти оговорки, так как она казалась мне очень растерянной и смущенной тем восторгом, с каким приветствовали ее все пленные офицеры.) Вспоминали также не пополненную растрату в суммах, переданных сестрой Масленниковой от государыни императрицы Александры Федоровны на улучшение положения пленных офицеров, из каковых сумм выдавались ссуды на починку или приобретение костюмов тем, у кого они приходили в негодность.

Оставаясь умышленно в тени, я инспирировал маленькую «офицерскую революцию», как мы тогда говорили.

На общем собрании офицеров лагеря почти единогласно было постановлено не признавать полковника Зелезинского старшим в своей среде, каковым он был по чину и который по принятому в лагере порядку являлся представителем военнопленных офицеров в сношениях с австрийской администрацией. Лишь незначительное меньшинство из офицеров лагеря воздержалось от голосования, и чуть ли не один голос поручика П. (не помню сейчас точно фамилии) был за полковника Зелезинского. Было вынесено также постановление о желательности воспрещения продажи спиртных напитков в лагерной кантине, чтобы хотя бы несколько сдержать элементы, компрометирующие русское офицерство в глазах самой австрийской комендатуры. Это последнее постановление не было утверждено австрийским комендантом, как противоречащее интересам подрядчика, которому сдана была в аренду лагерная кантина. Постановления о полковнике Зелезинском комендант также не хотел утверждать, называя его революционным, хотя все офицеры доказывали, что оно вынуждено невозможностью создания в Эстергоме правомочного суда чести для штаб-офицера.

Но так как офицерство продолжало отказывать в подчинении полковнику Зелезинскому, то комендант оказался вынужденным перевести его в другой лагерь – Лека или Ашурини[41]. В исполнение обязанностей старшего офицера Эстергомского лагеря вступил старший в чине после полковника Зелезинского, подполковник Таборский.

То, что он был единственным офицером из тех, кого мне приходилось встречать, имевшим в чине подполковника ордена Святого Георгия и 4-й, и 3-й степени, из которых 3-ю степень крайне редко получают и в чине полковника, а чаще уже в генеральских чинах, давало мне надежду, хотя я почти не знал подполковника Таборского, что он не допустит каких-либо неосторожных действий, могущих повредить успеху моих замыслов, чего я всегда мог опасаться со стороны полковника Зелезинского. (Замечу здесь, что мне пришлось слышать, что полковник Зелезинский и поручик П. состоят на службе польской армии, с чем, искренне уважая многих польских офицеров и желая добра Польше, я не могу поздравить молодое польское государство.)

Приступая к организации побега из плена генерала Корнилова, я решил воспользоваться для нее одной мыслью, поданной мне в существовавшей в Эстергоме-таборе подпольной офицерской организацией, которую участники ее шутливо называли «Школой для желающих бежать из плена». Я не исполнил бы моего долга и слишком много приписывал бы себе лично, если бы не посвятил несколько строк этой организации.

Основателем и наиболее видным и активным деятелем ее был прапорщик Ульмер, латыш по происхождение. Это имя, мало теперь кому-нибудь что говорящее, пользовалось в то время почти легендарной известностью и среди русских военнопленных в Австро-Венгрии, и среди чинов австрийской военной полиции и лагерных комендатур.

Про мужество и остроумие бесчисленных попыток Ульмера к побегу рассказывались положительно мифы. И на самом деле, это был человек редкой энергии и упорства, и меня не раз занимал вопрос, где он может быть сейчас и что он предпринимает.