Побег из Рая

Следующий — я, а за мной — Миша. Все члены комиссии сидят в халатах, наглаженных без стрелок на рукавах, как у профессора.

— Так, значит за границу ходил, — глядя на меня сказал профессор. — Не ходи больше, это очень опасно, застрелить могут. Иди, свободен.

Мне было очень приятно в этот момент осознать, что позади остался самый трудный мой путь к освобождению. В палату зашел брат мрачный, как туча.

— Не выписал!?! Не выписал, говорю тебе! — раздражённо, слегка заикаясь, сообщил он, — даже ни о чём меня расспрашивать не стал, с просил о здоровье, вот и всё.

Мне было очень обидно за брата и я считал, что если не выписали нас вместе, то он должен быть выписан первым и я решил обязательно попасть на приём врачу. Перед самым отбоем в палату к нам зашел Димка Шапоренко и под большим секретом поведал, что узнал у медсёстер о выписке одного Миши, а меня на лето оставили.

На другой день меня принял врач. В кабинете была только Биссирова.

— Лидия Николаевна, — начал я, — вы знаете, что профессор нас двоих обещал выписать, а выписал только одного. Почему?

— Понимаешь, выписали сначала тебя, а брата оставили на лето, но все врачи и замначальника по медчасти Михаил Иванович Бобылёв упросили профессора изменить решение. Твой брат такой тихий, ему здесь одному будет трудно оставаться, брат должен пожить без твоего влияния, он выписан — объяснила мне врач.

Я не стал больше говорить о выписке, а только попросил разрешения работать на кухне. Биссирова согласилась.

80 ПОСУДОМОЙКА

На больничной кухне меня назначили бригадиром посудомойщиков. На эту работу никто идти не хотел, потому что бригадиру нужно было вставать рано утром и выдавать всем отделениям чистую посуду. Остальные работники собирались тогда, когда из отделений приносили грязную посуду и пустые кастрюли для мытья. По середине большой комнаты стояла посудомоечная машина, где под струями горячей воды мылись алюминиевые миски и ложки. Чистую посуду расставляли по стеллажам и потом можно было гулять по двору до следующей мойки.

Я уходил из отделения чуть свет и возвращался поздно вечером.

Первые дни проведённые в посудомойке меня просто шокировали. Жирные ленивые коты не обращали никакого внимания на шнырявших повсюду огромного размера обнаглевших крыс. Посуда для еды валялась на полу, в туалете и в бытовке. Посудомойщики, придя из бани, считали нормой стирать своё белье в больших кастрюлях для еды.

Меня всё это время не покидало чувство брезгливости от мысли с какой посуды раньше приходилось есть самому. Мои уговоры не делать так не давали желаемых результатов. Действовало только одно, когда в виновного, стиравшего своё нижнее бельё в чистых кастрюлях летела эта же кастрюля, тоже самое ждало тех, кто кормил котов из мисок, предназначенных для больных. Миски летели и в котов и их кормильцев. Эти изменения отметили и крысы, теперь они стрелой перебегали посудомойку.

Всё свободное время я выжимался на турнике и качался, готовя себя к новому переходу границы. Работники посудомойки это видели и боялись со мной связываться, робко подчинялись, выполняя мои требования.

Работа давала мне возможность беседовать с интересными людьми из других отделений. Одним из таких был Хейга Игесма (Heigo Joqesma) высокий эстонец, лет тридцати. До ареста он работал электриком и был хорошим спортсменом. Его выписали в эту комиссию и он ждал с нетерпением своей отправки домой в больницу Таллина. Зная, что выписан, он перестал быть замкнутым и теперь с удовольствием проводил со мной время и рассказывал о своих похождениях в Швецию.

Первый раз он перешел Советско-Финскую границу в Карелии в 1971 году удачно, пробирался лесами, тайком доил фермерских коров, наполняя молоком свой котелок и, не оставив никаких следов добрался до Швеции. Он попросил политубежище в Швеции и жил там у своих родственников, устроившись работать на местную пилораму. Проработав на ней восемь месяцев и подкопив денег, он отправился путешествовать в Данию и в Западную Германию. Он решил, что сможет также удачно незаметно вернуться в Эстонию с дефицитными товарами и продав их, заработать там неплохие деньги. Так бы всё и произошло, но в Таллине его случайно узнал работник госбезопасности и арестовал.

Его признали невменяемым и отправили в таллинскую больницу общего типа, где он пробыл шесть месяцев. Осенью 1973 года Хейга снова перешел границу в Финляндии, но был задержан финскими пограничниками и выдан Советам. Под следствием он долго находился в Петрозаводской тюрьме. Мы с братом тоже были там, но о нем ничего не слышали.

— Такоко болше шанса попаст в Швесию у меня не бутет, — повторял он, сильно сожалея, что вернулся в Союз с этой глупой идеей подзаработать.

Позднее в журнале «MIGRANT TALES» я нашёл информацию о Хейко: