Побег из Вечности

– Например, Азиз! – усмехнулся я.

– Нет, конечно, и не Фарш. А вот Мак…

– Чего ради, – перебил я Холста. – Знаешь, как возникла каста неприкасаемых? В них превратили адептов буддизма, когда в Индии верх взял брахманизм. Неприкасаемым не разрешалось утолять жажду из источников или посуды. Они могли лишь слизывать с листьев росу или пить воду из конского следа. И до них никому не было дела. Их словно не существовало. Но мы еще хуже их. Нас нет в мире. Он нас не касается, и мы его тоже. Не стоит питать иллюзий. Кто нам захочет помочь?

– Но если что-то пообещать?

– Мы можем обещать лишь хорошее поведение и ничего больше. За это нас не выпустят даже в тюремный двор.

– Как знать, – задумчиво произнес Холст.

Теперь днем у нас было развлечение. Мы не мечтали. Это, скорей, походило на разгадку головоломки, у которой нет разгадки. А по ночам каждый из нас оставался один на один с самим собой. Со своими мыслями – это касаемо меня. А Холст со своим ночным безумием. И что хуже, было неизвестно. Он как-то сказал, что погружается в другую реальность. Реальность зверя? Лишь инстинкты и рефлексы? Я же все чаще погружался в состояние глухой обиды. Мысль о том, что я ничего больше не увижу до самой смерти, кроме этой камеры, гнала прочь сон. К этой мысли невозможно было привыкнуть. Я ошибался, когда думал по-другому. Время ничего не меняет. Я просидел четыре года, и ничего не изменилось. Стало лишь хуже. Может, это очень индивидуально? Безусловно, если бы я попал сюда в сорок, а еще лучше в пятьдесят, было бы гораздо проще.

Потом мы все-таки засыпали. И я, и Холст.

Шла первая неделя июля. В Москве, наверное, сейчас тоже жарко, думал я. Жарко и суетно. В фонтанах теплая вода. И только поздним вечером на городской асфальт вместе с пылью ляжет прохлада. А ранним утром по пустым проспектам поплывут поливальные машины. Москва отсюда казалась едва ли не родным домом.

Над горизонтом разгорался восход. Я встал и прикрыл окно. Еще час – и в него потечет тягучая жара. Толстые старые стены хранили прохладу и потому в камере было не жарко даже в самое пекло.

Завтрак принес Мак. Он поставил его на лоток кормушки, заглянул в амбразуру и, вытирая пот с лица, произнес:

– У вас хорошо. Прохладно.

– Так заходи в гости, Мак, посидишь с нами в холодке, поболтаем, – произнес я.

Мак вздохнул:

– Я бы с удовольствием.

Когда он ушел, Холст взял стаканчик с кофе и стал расхаживать с ним по камере.

– Вот что, давай перейдем к следующему этапу, а этот, как покинуть камеру, оставим пока в покое, – предложил он. – Мой отец иногда так делал – когда не мог решить проблему, оставлял ее, а со временем решение всплывало в голове само.

– И что мы будем решать теперь? – спросил я.

Холст остановился, отхлебнул кофе и снова зашагал по камере:

– Будем думать о том, как попасть из внутреннего двора во внешний. На первый взгляд, это практически невозможно.

– Да нет, – возразил я. – На первый взгляд, это как раз возможно. По крайней мере теоретически.

– И как же? – Холст остановился возле меня.

– Маслобойка. Ты же сам говорил, что основная ее часть расположена в башне, а конец выходит во внешний двор. Значит, если ее убрать, останется проход.

– Чтобы ее убрать, понадобится трактор.

– А если разобрать?

Холст задумался.

– Хоть бы раз увидеть, что это за штука.

– Можно спросить у Мака. Это безобидный вопрос – заключенные от скуки интересуются разной чепухой.

Мы сделали это в обед.

– Скажи, Мак, а с маслобойки, что под нами, идет масло в рацион заключенных? – спросил я.

– Вряд ли, – покачал головой надзиратель. – Оно очень дорогое. Холодная выжимка.

– Здоровая штука? – поинтересовался я.

– Машина-то? Не очень, но через дверь не пролезет. Я думаю, ее втаскивали сюда по частям и уже на месте собирали.

Мы с Холстом переглянулись.

– Значит, можно разобрать, – сказал он, когда надзиратель ушел.

– Чисто теоретически, – сказал я.

– Для начала достаточно и этого. Мы ведь еще не собираемся бежать. Пока займемся теоретической разработкой проекта.

Тюрьма представляла собой два примыкающих друг к другу прямоугольника. Большой прямоугольник – это сама крепость со стенами трехметровой толщины, зданием в центре, где держали заключенных, и мощными башнями по углам. Кроме угловых башен была еще одна, где содержали нас. Она стояла посредине восточной стены. Малый прямоугольник – это внешний двор, более позднее сооружение, примыкающее к крепости в районе нашей башни. Там находилось два небольших здания, в которых располагалась администрация тюрьмы и пристройка, примыкающая к нашей башне. В пристройку как раз и выходил второй конец маслобойной машины.

– Ты помнишь, что представляет собой внешний двор? – спросил я.

– Не больше чем ты, – ответил Холст. – Метров сто в длину, примерно семьдесят в ширину. Высота забора метра четыре. Сверху проволока, скорей всего под напряжением.

– Там есть охрана?