Побег из жизни

Привыкать на новом месте было трудно. Годы немолодые, да и прожили там, в Виноградном, столько лет. Первое время Мокасиниха, годами никуда не выезжавшая из поселка, просто не могла себе места найти. Ее пугал огромный шумный город, множество людей, трамваи, машины. Она даже не решалась выйти одна на улицу, в магазин, на рынок и часто плакала, скучая по дочке и попрекая мужа — зачем решил вдруг на старости продать за бесценок дом, бросить насиженное гнездо и сломя голову тащиться черт те куда. Ведь все как будто улеглось. Сам же говорил, что приходили тогда ночью совсем не из милиции. Ну забрали деньги — не вернешь. А от пущей беды бог миловал. Так бы и жили-доживали в своем доме. Много ли им надо двоим. Дочка, слава богу, пристроена. И зять Валерий в последнее время вроде не так уже выпивал — утихомирился. С соседями тоже не знаешь как себя держать. Старый то и дело наказывает: того не говори, этого не скажи.

Сам Мокасинов тоже ходил мрачный, настороженный. Нет, он не жалел, что уехал из Виноградного. Конечно, там место обжитое. Да что ему это место, если за ним тюрьма ходит. Прав был тот... «хозяин», когда говорил, что размолвка у него с Советской властью вышла. Человек этот пугал его своей бульдожьей хваткой. Мокасинов понимал — тут игра короткая. Нет, все-таки хорошо, что он решился. Тихонько, в неделю, распродал дом со всеми потрохами. Присмотрел домик на окраине Одессы, сторговался. Всем знакомым, соседям и сослуживцам они с женой говорили, что едут к дочке в Армавир и даже билеты сначала на Армавир брали. Конечно, Одесса большой город, нет тут такой тишины и покоя, как на прежнем месте, но зато и найти человека тут, как иголку в стогу. Забился в щель, и все — даже этот с усиками не сыщет, злорадно думал Мокасинов.

Он действительно прожил спокойно почти два года, занимался садом, понемногу продавал свои груши-яблоки. Но совсем неожиданно был снова вовлечен в круговорот событий, которые развивались совсем не в соответствии с его желаниями.

И теперь, рассказывая обо всем Андрееву, он до слез жалел о тихой, спокойной жизни последних лет, нарушенной чужой недоброй волей.

Во всех подробностях запомнился тот злополучный день. Еще с утра он сказал жене:

— Плохой сон видел я, старая. Поначалу он лаялся на меня, а потом как замычал и ногами все сучит, сучит, вроде как сбросить с себя чего-то хотел.

— Да кто лаялся-то? — спросила Мокасиниха.

— Тьфу, непонятливая! Митрич приснился. Ну кто еще мычит-то?

— Да ну тебя с твоим Митричем. Второй год уж как в Одессе живем, а ты все нет-нет да Митрича вспоминаешь. Может, и помер он давно. Перестал бы ты кряхтеть по ночам. А то и сам ногами сучишь во сне не хуже Митрича. От жары это снится тебе.

— И то верно, — сказал Мокасинов. — Вот управлюсь с садом до обеда и пойду в холодке посижу.

Жара действительно стояла необычная. Пусто было днем на бульваре. Только кое-где сидели люди, искавшие защиты от палящего южного солнца в тени старых каштанов.

Мокасинов опустился на свободную скамейку и развернул газету. Он не успел прочесть и половины страницы, как кто-то сел рядом, плотно придвинувшись к нему.

«Эка места ему мало», — с раздражением подумал Мокасинов, отодвигаясь. И с удивлением взглянул на вновь придвинувшегося к нему человека, который придержал его за локоть. Газета выпала из рук Мокасинова. Рядом с ним сидел «хозяин».

— А хорошо, Сидор Прокофьевич, что в Одессу ты переехал, — сказал он. — Тут ты нужней мне будешь!

— Пообожди маленько, — пробормотал Мокасинов. — Я сейчас возвернусь. До туалету сбегаю, — махнул он в сторону белого домика неподалеку.

— Давай сбегай! — сказал «хозяин». — Да поскорей возвращайся! Недосуг мне!

И, подняв оброненную газету, стал читать, следя взглядом за быстро удалявшимся Мокасиновым.

Вернулся он вскоре, жалкий, расслабленный. «Вот и сон в руку, — пронеслось в голове. — Не от жары это, старая». Сев на скамейку и тоскливо глядя на «хозяина», Мокасинов взмолился:

— Отпусти ты меня христа ради. Без пользы я тебе. Ну что я могу в старости!

— Не хнычь, дед! Уймись! Не нужен был бы, не искал бы тебя. И дело нетрудное. Вечером нынче явится к тебе человек, оставит конверт. А поздней за этим конвертом зайдет другой. Отдай. Вот всего и делов-то. Как выполнишь — долго не свидимся. А за беспокойство возьми пока это, — сказал «хозяин», протягивая пачку десятирублевок.

Мокасинов, жадно глянув на деньги, сунул в карман, поднялся со скамейки.

Вечером, как стемнело, скрипнула во дворе калитка, и молодой голос спросил:

— Сидора Прокофьича можно видеть?

— Я Сидор Прокофьич, — сказал Мокасинов, проводя гостя в комнату.

Осмотревшись, тот сказал:

— Проездом я. Вам просили передать конверт.

— Откуда сами? — спросил Мокасинов.

— С юга. Там гранаты уже поспели, — ответил незнакомец.

— Вроде бы и не сезон сейчас, — беря из рук незнакомца конверт, проворчал Мокасинов, — но раз поспели, говорите — значит, поспели.