Побег куманики

МОРАС

ноябрь, 3

моя квартирная хозяйка сошла с ума

она хочет вышить мне подушку

думку, как говорила моя няня

спрашивает, что я хочу там видеть: алые маки, котенка или надпись

придумал надпись для подушки: I shut my eyes and all the world drops dead[27]

сеньора пардес замахала руками и ушла на кухню

ноябрь, 4

у валлийцев в мабиногионе было три воинственных персонажа божественного происхождения, не помню, как их звали

зато помню, как звали жен: och — увы, garim — плач и diaspad — крик

и как звали слуг: rwg — плохой, gwaeth — худший и gwaeihaf oll — самый худший

вот я и думаю: чтобы стать по-настоящему воинственным, достаточно окружить себя подобными людьми и божественное происхождение тебе не поможет

ноябрь, 5

Когда я лежал в больнице, там была темно-рыжая девочка. Пия. Она хотела умереть. У нее в палате все было пластмассовое. Даже оправа у зеркальца. К ней приходило много народу: мама, папа и разные красивые кузины. От Пии пахло ванилью, как от свежей плюшки, она ходила по коридору в белом шерстяном халате с вышитым на кармане кроликом. Раньше, когда я лежал в другой больнице, нам не разрешали носить свою одежду и ходить по коридору с девушками. Девушек там и не было, только стриженые тетки, совсем старые. Доктор сказал мне, что Пия скоро выпишется, поедет домой, и я решил подарить ей что-нибудь на память. Нарисовал ее портрет в профиль и приклеил прядь волос к рисунку. Своих, потому что до Пииных было никак не добраться. А на место глаза приклеил синий кусочек стекла от разбитого термометра, я его еще раньше нашел в процедурной комнате. Рисунок я подложил Пие под дверь. Это было поздно вечером, уже разносили сонные таблетки. Наутро она не вышла к завтраку, и я понес ей поднос с какао и печеньем, это у нас разрешали. Можно было ходить в гости и все такое.

Я дошел до ее двери, не расплескав ни капли, хотя пол был скользкий, его только что помыли. Дверь у Пии не открылась. Я поставил поднос на пол. На ужине ее тоже не было и назавтра нигде не было. Сестра Роби отмахнулась, когда я спросил. Доктор сделал удивленное лицо, и я больше не стал спрашивать. Когда люди делают такое лицо, я боюсь спрашивать. Потом я забыл про Пию. Теперь только вспомнил. Может, ее и не было совсем.

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Лондон, шестое ноября

Письмо Иоанна Мальтийского («Мальтийский» — это я хорошо придумал, ему бы и самому понравилось) производит довольно странное впечатление. Совершенно очевидно, что автор знаком с традициями александрийской алхимии и трудами Филона.

Мир, жизнь, существование остаются — если верить Иоанну — лишенными смысла до тех пор, пока события не завершат свое Transmutatio, результатом которого станет выплавленный из этой лишенной смысла действительности меч огненный, или lapis philosophorum.

Впрочем, как рассуждает автор, философский камень может появиться в мире и без помощи алхимиков.

Чаще всего так и бывает, поскольку адепты своими намерениями и волей только нарушают естественный ход вещей.

Засылая троянского коня, набитого их условными знаниями, к стенам действительности, они забывают, что в брюхе у него сидит еще один — набитый другими возможностями. А в том — еще один. И так без конца. Итак, смысл, согласно подозрительно хорошо образованному келарю Иоанну, появляется в мире вследствие случайного и непреднамеренного сочетания стихий, веществ и духов, такое может произойти раз в тысячу лет, а все остальное время весь этот никчемный балаганчик заводит свою жестяную музыку безо всякого смысла. И безо всякой надежды. Между прочим, очень похоже на правду, черт меня побери.

МОРАС

ноябрь, 7

echador

безденежье воет в каминной трубе, будто красноглазая баньши, из-под двери дует, я не высыпаюсь и подурнел изрядно

сегодня в кафе, где я подаю рогалики и пиво к вялому интернету, оливковая девушка посмотрела мне на ботинки, а в глаза, как раньше, не посмотрела

надеть бы мне крахмальные подтяжки да и бить в барабан: так больше продолжаться не может! а потом уехать в поперечном разрезе трамвая

но это кто-то уже раньше сказал, кажется

ноябрь, 11

Вот Фелипе говорит, что брат меня не любит, потому что не пишет и денег не шлет. Может быть, у него у самого нет, сказал я Фелипе, а он усмехнулся. Но если бы он не любил меня, мой старший брат, разве открыл бы он мне свою тайну, настоящую тайну — стоящую всех моих секретов, прошлых и нынешних?

Однажды, когда мы с родителями — папа был жив, и даже мама была жива — жили на даче, под Аникщяй, брат позвал меня на пляж рано утром, все в доме еще спали, только няня возилась на веранде со старым медным кофейником, оттуда тянуло чуть пригорелой горечью и свежим хлебом, мне ужасно захотелось кофе, но пойти с братом — все равно куда — было такой ослепительно редкой удачей, что, упустив ее, я бы себе не простил, наверное, до сих пор.