Побег в леса. История мальчика, который выжил

Его путешествие пришлось на разгар военного времени, когда по миру, по США перемещались огромные количества людей: толпы отчаявшихся солдат и гражданских перетекали от побережья к побережью[3] – отправлялись на войну, возвращались с войны, воевали на войне. Путешествия по воздуху – на простых двухмоторных винтовых самолётах, которые летали невысоко и недалеко, – обычному гражданину были недоступны. А поскольку купить шины, масло или бензин, необходимые военным, было практически невозможно, о поездках на машине тоже оставалось только мечтать.

Но железные дороги были повсюду. Все ездили на поездах. Во всех направлениях, круглосуточно, в битком набитых вагонах. Короткие маршруты, длинные маршруты, медленные поезда, скорые – не важно. Главное – найти место, потому что военным, передвигающимся по всей стране, отдавался приоритет.

Мать отвезла мальчика на станцию в Чикаго, снабдив маленьким картонным чемоданом. На грудь, на его потёртый вельветовый пиджачок она приколола лист, на котором были написаны его имя и пункт назначения. Потом сунула ему в карман пятидолларовую купюру, быстро обняла и передала кондуктору. Кондуктор – добродушного вида пожилой мужчина в очках и с серебряным компостером для билетов – уверил её, что за ребёнком будут «внимательно следить». Едва та отвернулась, как он пихнул мальчика на сиденье между двумя ранеными солдатами, возвращавшимися домой на лечение, и исчез. И не появлялся до самого конца.

Мальчик, разумеется, трепетал перед солдатами и хотел засыпать их вопросами. Убили ли они какого-нибудь немца или японца? Знали ли они его отца? Где их винтовки? Но солдаты проспали всю дорогу от Чикаго до Миннеаполиса – вероятно, из-за лекарств. Мальчику пришлось удовлетворять своё любопытство, разглядывая кровавые пятна на их повязках.

Хотя поезд был, по идее, высокоскоростным экспрессом, он еле тащился. От Чикаго до Миннеаполиса можно было доехать за одиннадцать часов, но из-за постоянных остановок поездка заняла целый день и ночь.

Довольно скоро мальчику стало скучно, а потом и невыносимо. Он затолкал свой чемоданчик под сиденье, аккуратно протиснулся между спящими солдатами и отправился исследовать поезд. Он тут же узнал, что, по сути, это передвижной госпиталь. Почти все места занимали раненые, и многим из них было куда хуже, чем тем двоим. Мальчик видел гипсовые панцири, закрывавшие половину тела, и повязки, из-за которых руки торчали в стороны. Бессчётное количество перевязанных кровоточащих ран, ужасные блестящие красные ожоги. У некоторых пассажиров не было руки или ноги.

В этом поезде он увидел лицо войны, которое не показывают широкой публике. Тогда ещё не было телевидения, но на каждом углу стояли ларьки с газетами, в которых писали про то, как люди сражаются, получают ранения, умирают. То и дело в них печатали фотографию мёртвого вражеского солдата, но на этих фотографиях тела были чистыми, почти не тронутыми, как будто эти люди просто спали. В газетах никогда не печатали слишком жутких фотографий.

Но здесь, в этом поезде, мальчик увидел жестокую правду, настоящую цену войны. Он был слишком мал, чтобы понять большую часть того, что находилось перед его глазами. Но он знал, что Америка – большая страна, и по всей стране проложены железные дороги, и по всем железным дорогам ездит бессчётное количество поездов. Он задумался о том, что если в каждом поезде так много раненых и поломанных людей, разве остались ещё те, кто способен воевать?

До этой прогулки по вагонам он был уверен, что если кому-то из этих солдат не повезёт быть раненым, то они отделаются незначительными царапинами, которые быстро заживут под небольшими повязками. Он никогда не думал, что на войне могут ранить столь серьёзно.

Он бродил из вагона в вагон. Его голова кружилась от огромного количества раненых, приторного запаха крови, тошнотворного запаха медицинского спирта и мёртвого запаха застарелой мочи.

Наконец, пройдя три или четыре вагона, аккуратно перепрыгивая громыхающие промежутки между ними, мальчик нашёл вагон-ресторан. Стоявший там едкий и жёсткий запах жарящейся в жире еды только отчасти перекрывал запах раненых.

И вдруг он подумал об отце. У матери на тумбочке стоял его чёрно-белый портрет с щеками, подкрашенными розовым, чтобы фотография выглядела живее. Мать клала эту фотографию лицом вниз, когда к ней приходили мужчины. Мальчик думал о том, что его отец может быть в одном из таких поездов с ранеными, может быть в одиночестве, или – ещё хуже – погибнет до того, как они смогут увидеться. От этой мысли ему становилось невыносимо.

Он согнулся в дальнем углу вагона. Его рвало. Он не заметил, как высокий человек в жёстком белом пиджаке появился за его спиной, склонился над ним и спросил голосом, глубоким, как раскат грома:

– От чего вам так плохо, молодой человек?

– Мой папа, – выдохнул мальчик между приступами рвоты. – Он на войне, и я думал… он может быть на поезде как этот… или ранен, как эти солдаты… может, я его никогда не увижу.