Побег в Тоскану [litres]

– На рассвете, как влюбленные. Ехали мы… ну, сами понимаете. Всю дорогу я беззвучно твердила себе: «Меня зовут Мария Фурлан». Самое непримечательное, самое банальное имя – наверное, поэтому его и выбрали. Вроде бы Фурлан – самая распространенная фамилия в Триесте. Из Ромитуццо мы добрались до Флоренции, после Флоренции была Болонья, потом мы направились на север, в Феррару, и всю дорогу нас сопровождала разруха. Ничего подобного я еще не видела. Сражения, бомбардировки, зверства, депортации… На разрушенных городах, на лицах людей застыла печать беды. Тогда-то я и поняла, в каком укромном уголке пережила войну. Я начала чувствовать себя очень-очень маленькой. И это было невыносимо.

Диего свернулся во сне; Стелла сидит, поглаживая его ухо.

– В Ферраре товарищ товарища двоюродного брата Давиде встретил нас и отвез за город, – продолжает она. – Вы когда-нибудь бывали в долине реки По?

– Нет.

– Она плоская. Идеально, пугающе, абсолютно ровная земля. Я до той поры еще не бывала за пределами Тосканы и понятия не имела, что земля может быть настолько ровной. Нас отвезли в какую-то глушь, на ферму, принадлежавшую очередному «товарищу». Там не было никого, кроме семьи, которая присматривала за домом. Муж, жена, дочь и сын. Нас проводили на верхний этаж. Окна выходили на… вида не было. Только зеленые поля и горизонт. Товарищ товарища двоюродного брата Давиде велел нам ждать здесь и ни с кем в разговоры не вступать. Утром нас должны были отвезти на следующий перевалочный пункт, в Триест, где нам предстояло получить указания. Потом товарищ уехал, и мы остались вдвоем. – Стелла на миг замолкает. – Тогда-то я и испугалась.

– Могу себе представить.

– Ночь была просто жуткой. Я лежала рядом с Давиде и набиралась смелости. Мне хотелось попросить, чтобы он обнял меня: в ту ночь я пережила такой страх, какого не переживала за всю войну. Я годами не позволяла себе чувствовать страх, чтобы он не помешал мне партизанить, и теперь мне казалось, что весь этот копившийся годами страх разом захлестнул меня. В итоге я так ни о чем и не попросила, потому что сам Давиде, похоже, не тревожился, а меня бы наверняка счел или трусихой, или, того хуже, предательницей. Утром нам принесли поистине роскошный завтрак – яйца и свежий хлеб, но есть я не могла. Просто сидела и смотрела в окно, ни на что другое сил не было. Давиде разглагольствовал о том, как мы приедем в Югославию и станем работать на благо революции, даже если нам снова придется сражаться. Я слушала – и пыталась вызвать в душе прежний энтузиазм, как тогда, в Ромитуццо, но его как не бывало. Я сама себе была противна. Я твердила себе, что пока мы в дороге, со мной не случится ничего плохого, что страсть к жизни не может и не должна пересилить обещание, которое я дала Давиде. Но вот Давиде отлучился в уборную, и тут я увидела ее. Машину, которая приближалась к ферме. У меня внутри что-то оборвалось.

– И что вы сделали?

– Сбежала. Кинулась вниз по лестнице. Я даже не знала, что буду делать дальше. Знала только, что не хочу оказаться в этой машине. В прихожей я налетела на сына хозяев. Его звали Джузеппе. – Когда Стелла произносит это имя, ее лицо будто освещается. – Он спросил, что случилось, и я ответила что-то вроде: «Меня сейчас увезут, переправят через югославскую границу, а я не могу. Я не хочу уезжать». Джузеппе не стал долго раздумывать. Он живо вытолкал меня через заднюю дверь во двор, оседлал видавший виды мотоцикл, я села сзади, и Джузеппе увез меня подальше, в маленькую гостиницу. Там он заставил меня съесть тарелку поленты и выпить вина, вопросов он не задавал, а только слушал. Мы пробыли в гостинице до заката, а потом Джузеппе повез меня обратно. Мне было тревожно. Что дальше? Что скажет его семья, куда я пойду, какое решение примут на мой счет? Но я уже доверяла Джузеппе. Он был такой хороший, такой добрый. А еще он слушал меня, слушал по-настоящему. Это ли не чудо, думала я.

Теперь Стелла улыбается. Диего соскальзывает с ее колен и, доковыляв до края террасы, со вздохом укладывается на бок.

– Наверное, все всполошились, когда вас не оказалось на месте, – зачем-то говорю я.