Побеждая — оглянись

Лютые волки в ближайших лесах выжидали себе добычу, скулили от голода, с хрустом разгрызали обнажённые корни, кусали землю. От запаха крови у волков пьяно кружилась голова... Свирепы были голодные волки! Друг на друга злобно косились и готовы были клыками вцепиться собрату в матёрую шею, жилы изрезать ему, прокусить сухожилия, лишь бы насытить поджатую к хребту утробу, лишь бы унять нестерпимые голодные спазмы.

Готские кёнинги, побратимы верные, были бесстрашны; знали: по смерти ждёт их справедливый Водан. «Слава Водану! Вальгалле слава!» И спешили кёнинги своё бесстрашие доказать. Не было здесь гота, про которого другие не могли бы сказать: «Герой достойный! Он — крепкое древо меча! Он — клён битвы, клён лезвия[95]!».

Амал Германарих на чёрном коне. Ярые возле него кёнинги из свиты. Рикса антского ищут, с другими не надолго схватываются, к червлёному плащу, к медвежьему шлему приметному упрямо пробиваются. Бож, князь Веселинов, на высоком белом коне. Сам к поединку торопится, удары простых готских воинов играючись отбивает, а отбив, уступает их, в вайхсах рождённых, на расправу удалой чади нарочитой. Корзно изодран многими стрелами, но кольчуга крепка, связана она, откована лучшими умельцами, лучшими наговорами от порчи защищена; под ударами стрел только лязгают звенья кольчуги...

Велемир остатки своей конницы собрал и из Капова выступил в долину. На подходе встретил песнопевца Сампсу и Анагаста-брата.

Сказал Велемир из седла:

— Что, брат, не но нраву тебе песнь крови? Не полюбился язык мечей?

Анагаст-риксич покачал непокрытой головой:

— Не вижу доблести в звоне железа. Не вижу красы в том, что люди озверели. Из всего возможного они избирают почему-то страдание. У меня же от того болит сердце.

— Благочестивей!.. — разозлился Велемир на брата. — Твой отец и братья твои избрали лишь одно возможное — битву! Там и твоё место — хоть с мечом, хоть с песней. Иди! Не позорь родства...

Подозревая свою вину, опустил голову Анагаст, но отказался:

— Не умею, брат, меча держать. Себя не заставлю человека ударить. Не моё это! А кантеле не слышно там, где уже загремело железо, где раздалась брань. Озверели люди и не слушают песен...

— Прочь с дороги тогда! — крикнул Велемир и, едва не столкнув Анагаста с тропы, ринулся с нарочитыми в сечу.

Оглядывались на кёнинга Амалов готы. Антские воины на своего рикса оборачивались. И с удвоенной силой друг на друга бросались, имена славили повелителей.

Вот увидели: сошлись Бож с Германарихом, побратимы из свиты с нарочитыми мужами столкнулись. Вскинулись на дыбы злые кони их, разили копытами, грызлись, сшибались крепкими лбами, ржали тонко. Крошились молодые белые зубы. Сражённые всадники один за одним выпадали из седел. Обезумевшие лошади, потеряв хозяина, сами пробивались на волю — в поле чистое. Минуют ли они волчьи клыки?

Сказал в Капове Вещий:

— Круче надвинулись берега! Слышу, как вершины их обрушились землёй. Вскипело, забурлило течение. Гром с небес! Голубые молнии избивают землю. И склонился, трепещет лес...

Громче, звонче, жёстче! Кричали, метили остриями в глаза, полные ненависти. В злобном беспамятстве готовы были собрату изрезать жилы, сухожилия пробить. Ворон застлал им глаза чёрными крыльями, лесные дятлы застучали слух, вольный кречет, пролетая, выклевал из темени разум и припрятал его в высоком гнезде.

И склонялись, и трепетали, и падали срубленные деревья меча, клёны битвы. Леса копий уже не поднимались выше головы, завязли. Были унизаны древка обескровленной плотью. И от края до края, и от низу до верху гуляли по гремучей долине призрачные девы Норн. И Женщина в одеяниях белых среди них была. От всех отлична бледным лицом и белёсыми глазами, она озиралась, лакомилась сладким, насыщалась тёплым. Нечеловечески красива, поразительно стройна, рот свой раскроет, а зубы-то и волчьи у неё. Клацает, чавкает. Утроба урчит: «Пир! Пир!..»

В этот день, сойдясь в поединке, славу долгую стяжали себе кёнинг и рикс. Как два тура, друг к другу кинулись, от ударов копейных загородились щитами. От ударов этих едва удержались в сёдлах. Копья в щитах так встряли, что противники были вынуждены бросить их: и щиты, и копья. И тогда подумал каждый из единоборцев: «Теперь легко с врагом справлюсь! Теперь мечом рассеку его кольчугу!». И выхватили длинные мечи, грудь в грудь столкнулись, будто испытывали, крепкие ли у них кости. Стальные клинки лязгнули у них над головой, заскрежетали зазубринами.

Тем временем Нечволод-князь сразился с Витимером. Наседал, теснил Нечволода исполин-кёнинг, кричал ему в лицо:

— Слаб! Слаб!

И конь Глумова-рикса приседал, пятился и уворачивался от зубов коня готского.

А Нечволод искусен, смеётся в ответ крикам кёнинга. Не бьётся — хитрую сеть плетёт; быстрым селезнем вьётся, сам достаёт Витимерову кольчугу. Тяжёлый меч кёнинга мимо скользит, конь его о трупы спотыкается, часто на дыбы встаёт и на противника обрушивается.

Сащека весел. Стихию славит Мохонский князь, гонит вспять Винитария, сына Валараванса. Злятся, вступаются за своего кёнинга припонтийские готы.