Побежденный. Hammered

Лейф и Тор продолжали схватку, как и Чжанг Голао и Тюр; остальные асы атаковали ледяных великанов, и несколько громадных голубых трупов уже лежало на снегу. Я узнал двух скандинавских богов – Одина и Фрейю. Один был в том же шлеме, что и прежде, но простая туника из кожи северного оленя исчезла. Широкие металлические пластины со скандинавскими рунами, нашитые на кожаные доспехи, несомненно, делали их прочными как металл, но не сковывали движения.

А вот Фрейя оказалась совсем не такой привлекательной, как я думал. Более того, сначала я даже не понял, почему ледяные великаны так ею очарованы. Да, конечно, она была красива, но не более того. Я мог прогуляться по пляжу в Рио или по южной Франции и найти дюжины более желанных женщин. В две длинных светлых косы, змеившихся по спине из-под шлема, Фрейя вплела цветы. Поверх кольчуги и зеленой кожаной кирасы набросила белый плащ, застегнутый на правом плече брошью. С узкого золотого пояса на зеленую юбку в форме листа спадали виноградные лозы. Получилось необычное сочетание образов, но, по правде говоря, она довольно странное божество плодородия, красоты и войны – в равных частях. Вероятно, сочетание плодородия и войны и привлекало ледяных великанов в неменьшей степени, чем красота, – и влияние войны, несомненно, каким-то образом украшало ее внешность. Ее челюсть, слишком прямоугольная, слишком мужская, не позволяла мне считать Фрейю по-настоящему красивой. Однако ледяные великаны считали ее идеалом.

Я подумал, что одним из других асов мог быть Видар, сын Одина; его черные доспехи украшали железные шипы, но лицо оставалось безбородым. Последним был вооруженный луком Улль, который разделил бороду надвое и заплел ее в косички. Перун пытался достать Одина, но Улль вел себя как телохранитель и посылал стрелы в русского бога с невероятной быстротой. От некоторых Перун попросту уклонялся, часть отбивал, но я увидел, что два древка торчат из его левой руки.

Больше я ничего не успел заметить, потому что во время настоящих сражений нельзя наслаждаться приятными видами и пить чай. Все происходит очень быстро и может привести к самым неприятным последствиям для любой из сторон.

Я понимал, что, если буду стоять на месте, для меня все закончится очень скоро, поскольку я находился между раненым вепрем и раненым оборотнем, любой из которых мог превратить меня в соус. Я не сомневался, что Фрагарах будет бесполезен, если я встречусь с Гуллинбурсти лицом к лицу. Даже если я нанесу ему удар между глаз, сработает инерция, и он меня растопчет.

Я подождал, когда вепрь разгонится, отбросил Фрагарах в сторону тела Фрейра и, превратившись в волкодава, помчался к мечу, а Гуллинбурсти развернулся, чтобы снова броситься вслед за мной. Он был быстрее меня, но не быстрее Гуннара. Рычащий волк воспользовался удобным моментом, который я ему предоставил, прыгнул на вепря сбоку, крепко вцепился когтями в его шкуру и заставил сбавить скорость. Гуллинбурсти взвизгнул и попытался сбросить оборотня, но Гуннар держался крепко и продолжал выдирать куски мяса из бока вепря – несмотря на то что его собственные внутренности вываливались из брюха.

Радостный лай вырвался из моего горла, когда я увидел, что Гуннар вырывает огромные, жизненно необходимые куски из тела вепря – я решил, что это должно быть важно. Однако все моментально изменилось, когда тот рухнул на землю с последним громким визгом, и Гуннар оказался под его массивным телом. Я бросился к тому месту, где они упали, чтобы столкнуть тело Гуллинбурсти в сторону и освободить друга, но Гуннар уже начал обратное изменение формы – последнее в его жизни, и впервые оно происходило безболезненно. Он получил такие тяжелые ранения, что уже не мог исцелиться – и Гуннар умер, а на его лице застыло такое умиротворенное выражение, какого я никогда не видел, когда он был жив.

Я попытался закричать: «Нет!», но забыл, что находился в форме собаки. Так что мне оставалось только сдавленно скулить.

Мои друзья и раньше умирали на полях сражений – больше того, моя жена, Тахира, погибла во время битвы, – и это всегда производило на меня одинаковое впечатление. Я ощущал острый укол скорби, которая тут же отступала в дальний угол сознания до тех пор, пока не появлялась возможность предаться ей по-настоящему; но сейчас моя ярость кельта достигла ослепительно белого кипения, и ослабить ее могла лишь кровь врагов.

Гибель Гуннара что-то переключила в моем сознании, и я превратился в кельтского воина – бесстрашное безрассудное существо, которое убивает до тех пор, пока может убивать. Красная пелена затуманила зрение, слюна вскипела в уголках рта, в легких начал зарождаться рев.